Обращает внимание и та беспечность, с которой на базе были закопаны компрометирующие фотографии и документы. Ну зачем, зададимся вопросом, туда были положены фотографии Лойолы Гусман — шефа городской сети герильерос в Ла Паз? Ну они никак не были там в схроне абсолютно необходимы. Я бы лично не положил её фотографии и в швейцарский банк.
Моё впечатление такое, что в тяге к подвигу элементами являются и вот такие «просчёты», а на самом деле и не просчёты. Разве наша христианская цивилизация не покоится на изначальной жертве? Иисус.
Че Геваре, вероятно, не хватило военного ума, и то, что он кружил с герильерос вокруг его городских ценностей, закопанных на базе, свидетельствует о том, что его мышление было мышлением интеллектуала, а не партизанского вождя. Интеллектуал же печётся о своих архивах, партизанскому вождю они без разницы. Как командир Че вёл себя глуповато.
А его приступы астмы! То, что он трясся, бледный, измученный припадками, то на муле, то на белой кобыле, деморализовало его отряд. Им нужен был здоровый команданте.
Ну и несколько побочных противоречивых мыслей. В одно время с ним на континенте действовали куда более успешные партизанские вожди. Однако то обстоятельство, что Че был интеллектуалом и автором книг (я лично читал две: «Реминисценции Кубинской Гражданской войны» и «Учебник партизана»), выделило Че из среды полевых командиров. А его безусловно героическая глупая гибель добавили ему успеха.
Сын околоточного надзирателя и польской женщины. Католик.
Проект устава боевой организации эсеров, самое начало:
«Цель боевой организации заключается в борьбе с существующим строем посредством устранения тех его представителей, которые будут признаны наиболее преступными и опасными врагами свободы. Устраняя их, боевая организация совершает не только акт самозащиты, но и действует наступательно, внося страх и дезорганизацию в правящие сферы, и стремится довести правительство до сознания невозможности сохранить дальше самодержавный строй».
Лучше всех, чуть ли не с совместного детства в Варшаве, Каляева знал Савинков. Ему слово, выдержки из его «Воспоминаний террориста»:
«Каляев любил революцию так глубоко и нежно, как любят её только те, кто отдаёт за неё жизнь. Но, прирожденный поэт, он любил искусство. Когда не было революционных совещаний и не решались практические дела, он подолгу и с увлечением говорил о литературе. Говорил он с лёгким польским акцентом, но образно и ярко. Имена Брюсова, Бальмонта, Блока, чуждые тогда революционерам, были для него родными. Он не мог понять ни равнодушия к их литературным исканиям, ни тем более отрицательного к ним отношения: для него они были революционерами в искусстве. Он горячо спорил в защиту “новой” поэзии и возражал ещё горячее, когда при нём указывалось на её якобы реакционный характер. Для людей, знавших его очень близко, его любовь к искусству и революции освещалась одним и тем же огнём — несознательным, робким, но глубоким и сильным религиозным чувством. К террору он пришёл своим особенным, оригинальным путем и видел в нём не только наилучшую форму политической борьбы, но и моральную, быть может, религиозную жертву».
