— Воля ваша, доктор, но много вы не услышите, это тайна. Быть может, и государственная, она не для ваших ушей! Она для Иланы, быть может… Году в семидесятом, если вы помните, скончался вдруг Насер. Откинул вдруг лапти Гамаль Абдель Насер — их нежно обожаемый вождь. Во всем медресе — траур! А вечером в читальном зале книгохранилища — торжественно-траурное заседание… Сижу я, значит, на этом заседании и зверею от их речей. Любой еврей на моем месте зверел бы, это уж точно! Такое там говорилось… Ну, думаю, надо и мне выступить. Я им сейчас скажу, я им устрою поминки! И руку тяну, понимаете? Я бы в жизни себе не простил, если бы смолчал! Беру, значит, лестницу и иду к сцене…
Джассус тем временем что-то строчил в своем блокноте, и это меня покоробило. Что ему вдруг писать вздумалось?
— Продолжайте же, дорогой Калантар! — поднял он на меня глаза. — Вы даты мне называете, впервые называете даты! А я и считаю: нашли вас в Кровяной пещере сразу же после войны Судного дня, а Насер скончался в семидесятом! Выходит, три года поход продолжался?!
— Что это еще за война? — спросил я немедленно. — Впервые об этом слышу! Вы что, от меня скрывали это?
Он снова опустил глаза, лицо его сделалось серым. Он что-то стал бормотать про излишнее волнение с моей стороны, про ненужные эмоции и стал барабанить пальцами по столу:
— Ох, дорогой Калантар, нелегкое предстоит вам свидание! Несколько месяцев назад, в самый разгар боевых действий, пропал без вести родной сын вашего дяди — офицер Калантар Иешуа. Одних с вами лет и с вашим, как видите, именем. Командир танка — офицер Калантар Иешуа, такое вот совпадение! Полагают, что все-таки он убит: в ночном бою, на северном фронте — плато Голан… Попробуй такое придумать — ведь не придумаешь, а?! Послушайте, дорогой, а может, свидание отменить; ваш дядюшка, выражаясь мягко, чуточку не в себе. Что же делать, что делать?..
Я вздрогнул, когда он вошел: родной облик, родные черты! Когда ввели его, я чуть не крикнул: «Ты ли, отец?!» Он опирался на палку — витой ореховый посох, а был одет, как одеваются в Бухаре: тюбетейка на голове, пиджак, просторные шерстяные шаровары были заправлены в сапоги. Отец мой так одевался.
С минуту мы пожирали друг друга глазами. Я первый справился с ситуацией, я эту дикую ситуацию быстро осмыслил и тут же решил рассеять:
— Привет вам из Бухары! Привет от брата Нисима и Ципоры, я сын вашего брата, дядя! Давайте обнимемся!
Ко мне он приблизился, грузный, тяжко передвигая ноги, но обниматься не стал, а жадно, в упор принялся меня разглядывать: мой рост, фигуру. Тем временем я тараторил, забалтывая собственное потрясение. Я спрашивал с интересом: а не забыл ли дядя фарси, язык своей бурной молодости? Может, легче ему на иврите? Прекрасно, мы можем и на иврите, для этого доктор сейчас в палате! Доктор Ашер как раз из Персии… А я вот совсем недавно пришел, как и вы, дядя, пешком, вы только поверху шли, а мы все низом, пещерами большей частью… Да будет вам изучать меня — племянник я ваш, скажите доктору, что племянник, иначе меня за шпиона принимают, арабчиком обозвали даже!
