Он снова замолчал, любуясь крутой сопкой, по склонам которой березняк весело спускался в западушку — белая кора серебряно сверкала на весеннем солнце.
Бутин под впечатлением зензиновских слов невольно вспомнил, как тогда, в свой торжественный приезд в Нерчинск, Муравьев в кругу узком, после всех официальных встреч и речей, после шампанского — а пил он не вовсе умеренно, — сказал:
— Господа, исполнились все мои жизненные желания, — и на поприще огромном, и вдали от всех интриг и пересудов нашего общества и света.
Он должен был сказать эти слова.
Бутин ждал их.
Бутин ездил за советом к Горбачевскому.
Бутин прислушивался к словам Муравьева.
И Бутина привлекали и волновали едкие, бескомпромиссные статьи в изданиях, приходивших через Кяхту из Лондона, и подписанные Искандером. Ни для кого не было секретом, кто этот Искандер, особенно когда в московских и петербургских журналах началась ругня ругательская. То молчали, будто и нет его, а то вдруг рев поднялся… Может, он в чем-то и ошибается, господин Герцен, а правду режет, а правда глаза колет. Об этом и разговоры между всеми, кто близок Бутину.
Почему Муравьева так тянуло к декабристам? Они были близки ему по взглядам, не только происхождением. Не он ли еще при Николае, будучи в Туле, писал петицию царю о необходимости освобождения крестьян. А позже, при новом царе, поддержал предложение тверских помещиков, не согласных с освобождением крестьян без земли! То духовное, что было в Муравьеве, оно от декабристов, и ему страстно хотелось одобрения его действий с их стороны. Хорошо, а Искандер? Искандер тоже от декабристского корня. Ему вспомнились горячие строки, прочитанные вскорости после смерти государя Николая Первого: «Двадцать девять лет тому назад… на рассвете, погибли под рукой палача пять русских мучеников, гордо и величаво погибли они, не прощая врагам, а завещая нам свое дело… Проснитесь же к деятельности… дайте волю своей мысли…» Там были еще слова — прямые, дерзкие, страшные, звавшие именем погибших декабристов «на участие»…
Нет, на «участие» Муравьев вряд ли пошел бы.
А он, Бутин?
— Эгей, Михаил Дмитриевич! Купец первой гильдии Михаил Бутин? Уважаемый деятель торговли? Гляньте-ка налево!
Зензинов осадил послушного мерина.
Неподалеку, в гуще сосняка и стланика, что-то мелькнуло, что-то темное, живое, словно бы пригнувшееся, желающее проскользнуть, остаться незамеченным, и послышался удалявшийся треск сучьев и шелест ветвей.
