Но веб-камеры, обозревающие остров Пасхи, транслировали только непроглядный мрак, рассеиваемый светом редких фонарей.
Ага, подумал я, это же обратная сторона мира, у меня сейчас день, а там-то наоборот!
Решил дождаться ночи и ещё раз глянуть, как выглядит легендарный остров при свете солнца; но потом закрутился с делами и забыл.
Дел было дохрена: я писал два сценария и примеривался к третьему, просиживал за экраном по двенадцать часов в день, много читал – и переживал, очевидно, удачные, счастливые времена.
Но неожиданная идея свалить, сбежать из этих времён, пусть и счастливых, ото всех хлопот, так далеко, как только можно, – уже захватила меня с головой и потрохами; я чувствовал азарт охотника.
Отдалиться на максимально возможное расстояние.
В самую что ни на есть жопу мира.
В такое место, откуда Москва будет казаться просто зыбким сном.
Глядя на себя и ситуацию со стороны, я понимал, что это так или иначе – не настоящее, не до крови; не вопрос жизни и смерти, а всего только специфическая проблема из жизни интеллектуального работника, пролетария умственного труда, сравнительно благополучного, уважаемого в своём кругу. Но я придавал этой проблеме большое значение: голова у меня была одна, и она меня кормила, как ноги кормят футболиста, как ловкость кормит циркового жонглёра. Кроме того, моя голова кормила ещё четверых домочадцев. Голову я берёг и ухаживал за ней с тщанием.
Миллионы моих собратьев, двуногих прямоходящих, плюнули бы мне под ноги, узнав о моих проблемах, и ни единого из них я бы не упрекнул.
Ехать или не ехать на остров Пасхи? – тоже мне, дело. Так сказали бы миллионы менее успешных и менее удачливых.
Конечно, ехать.
И в начале марта я поехал.
В тот день Москву сотрясал ледяной ураган, с неба тяжко хлестало нечто среднее между дождём и мокрым снегом; я был уверен, что рейс задержат, но ничего подобного: современную авиацию погода совершенно не смущала.
Туристический сезон ещё не стартовал, на рейсе Москва – Мадрид русских было – едва четверть. Основная масса выглядела как смуглые латинос, деловые люди, всякого рода бизнесмены или, может быть, юристы, а также их жёны и дети: я насчитал неожиданно много семей – он, она и ребёнок, или мать с младенцем, оба жгуче смуглые.
Почти все русские перед полётом основательно набухались, и по-человечески я их понял. Сам я уже пять или шесть лет не пил никакого алкоголя, сидел на зелёном чае и сигаретах. Мне нравилась трезвая жизнь, трезвое состояние рассудка – в этом было что-то серьёзное, сверхчеловеческое. В России – с её культом водки и пьяного образа жизни – общество с подозрением относится к трезвенникам, но мне было похер.
