Жёстко и угрюмо | страница 41
Можно было дышать дальше.
Городишко проснулся. Матери многословно уговаривали детей поторапливаться в школу. Зеленщики вытаскивали ящики с лимонами. Площадь ожила, оба-два кафе открылись, и бартендер, сосредоточенный, как все бартендеры, метнул мне вдоль прилавка дабл-эспрессо – «Prego, signior!» – в ответ я засмеялся, и он понял. Я дышал, и он тоже дышал. Он был жив, я тоже.
Половина моих друзей были мертвы – я жил вместо них, за них. Афганец Алискин сел рядом в плетёное кресло. Ухмыльнулся.
– Я же говорил: всё будет хорошо.
От кофе сердце застучало, сотрясая грудь, словно приклад автомата.
Когда я вернулся в номер, она ещё спала. Будить не стал. Для мужчин, которые будят своих женщин, в аду есть особое место.
Спящая, она выглядела как олицетворённая безмятежность. Расслабленные, как бы мраморные губы, щёки, веки; слишком красива для меня, подумал я в сотый раз. На кухне её московской квартиры долгое время висела большая фотография её самой, закрывшей глаза и наблюдающей сны; снимок, разумеется, сделал один из моих предшественников, я не спрашивал, кто именно; их было не так много. Сон был одной из её многочисленных религий.
Впоследствии, повинуясь сложному импульсу, она убрала со стены фотографию себя – спящей. Я не спросил, зачем. Мне нравилось самому её разгадывать.
Когда вернулся из душа – она уже сидела, вооружённая записной книгой и авторучкой: записывала увиденное во сне.
– Сходил? – спросила она.
– Да. Но он так и не появился.
– Дух Тиберия?
Я открыл дверь на балкон, впустил запахи моря и капель росы, испаряющейся с листьев лимонных деревьев.
– Что-то было. Слабое, короткое. Наверное, надо просидеть там всю ночь. Закат, потом полночь, предутренний мрак и восход солнца. Духи любят терпеливых.
Она не ответила – углубилась в записи. За полтора года я так и не привык к тому, что она живёт сразу в нескольких слоях: реальное, полуреальное и совсем нереальное в равной степени поглощали её, она перемещалась из одного уровня в другой мгновенно. Много лет я был убеждён, что с такими женщинами невозможно сожительствовать, и вдруг выяснил, что ошибался.
Она захлопнула свою инкунабулу и сообщила:
– Брось курить. Если куришь – забудь про сверхчувственный опыт. Звони, заказывай завтрак.
Честь родины
Шли по Амстердаму вечером втроём.
Я, Семён и жених его сестры Адам.
Семён горячился; даже марихуанная папироска – недавно выкуренная – моего друга не успокоила.
– Ты не понимаешь! – восклицал он. – Нас пятеро! Мы – команда! Мы, считай, подельники! – Он щёлкал пальцами. – И сейчас они… там… на допросы бегают! – Он вздыхал. – А я – в кофе-шопе прохлаждаюсь…