«Гордость рукодельницы» было напечатано на ней крупными буквами, а ниже более мелко, курсивом:
Здесь приведены некоторые изящные узоры и образцы для надлежащего и аккуратного вышивания золотой или серебряной нитью, а также шелком или шерстяной пряжей, как вам будет угодно и удобно.
Образцы собрал и опубликовал впервые Генри Уорд из Эксетера, Кафедрал-сквер, в 1624году.
А под этим округлым и неустойчивым почерком было добавлено:
Маей кузине Кэт, 27майя 1625 года.
— Ох! — воскликнула я, сраженная древностью и великолепием книги. Оборот титульного листа был украшен изящными виньетками. Я повернула его к свету в тщетной попытке разглядеть узор более подробно.
Майкл, кажется, сказал что-то еще, но что бы это ни было, оно пролетело мимо моих ушей.
— Ох! — снова воскликнула я. — Как необычно!
Пауза. Я ощутила, что над столиком повисло тяжелое молчание, какое требовало хоть какой-то реакции.
— Ты хоть что-то слышала из того, что я тебе говорил?
Я молча уставилась на него, не желая отвечать.
Его черные глаза вдруг стали почти карими. Из них так и сочилась жалость.
— Мне очень жаль, Джулия, — повторил он. — Мы с Анной достигли некоей критической точки в отношениях и на днях имели откровенный разговор. Решили попробовать наладить наш брак, начать все сначала. Я не могу больше с тобой встречаться. Между нами все кончено.
Я лежала в постели, одна, свернувшись клубочком и зажав в руках эту книгу, последнюю в моей жизни вещь, которая еще долго будет напоминать о связи с Майклом. Лежала и всхлипывала. Усталость наконец сморила меня, но сон оказался еще хуже, чем бодрствование: мне снились кошмары. Я просыпалась в полтретьего, в три, потом в четыре, и в голове крутились обрывки сновидений — кровь и раздробленные кости, некто, вопящий от боли, выкрики на языке, которого я не понимала… И самым живым впечатлением была цепочка видений: меня, голую, провели перед толпой незнакомых мужчин, те смеялись, указывая на недостатки моей фигуры, которых было немало. Одним из зевак был Майкл. На нем был длинный плащ с капюшоном, но я узнала голос, когда он заговорил:
— А у этой нет грудей! Зачем вы привели мне женщину, у которой нет грудей?
Я проснулась вся в холодном поту, сгорая от стыда, — жалкое создание, но совершенно не заслуживающее такой судьбы.
При всем при том, униженная и растоптанная, я ощущала какую-то странную отстраненность от виденного, словно это не я подвергалась поруганию и осмеянию, а какая-то совсем другая Джулия Лавэт, далекая и почти незнакомая.
