О, самонадеянный италийский живописец: чёрный бархатный кафтан, белоснежный нагрудник и умело скрываемое за преувеличенной почтительностью, но так и сквозящее в манерах чувство европейского превосходства... Впрочем, Мехмед хорошо знал, как лечится подобное. Однажды, чтобы показать художнику движение лицевых мышц у отрубленной головы, он приказал привести раба и кивнул, стоящему тут же палачу; поднялся и пал топор, откатилась в сторону голова раба, и с окаменевшего от ужаса итальянца в тот же миг слетел весь лоск и сытая самоуверенность...
Вот и сейчас Мехмеду вдруг захотелось снести башку кому-нибудь из седобородых, чтобы с выпученными глазами и по-рыбьи открытым ртом покатилась она по кайсерийскому мягкому ковру. Он так ясно представил эту картину, что рука невольно потянулась к лежащей на коленях сабле, но... не гоже! Не гоже повелителю в такой момент терять лицо... И он сдержался, нервно прикусив губу.
Тут как раз поднялся другой, ещё нестарый визир с глазами преданной собаки и, поймав его растревоженный взгляд, заговорил о разобщённости Европы, о знамениях, предвещающих падение города христиан, о том, что Константинополь подобен колоссу на глиняных ногах, который надо лишь посильнее подтолкнуть...
Со стороны молодых военачальников послышались возгласы одобрения, и эти возгласы и слова везира вновь зажгли весёлые искорки в карих глазах султана. Он тут же повелел говорившему выйти к войскам и узнать мнение солдат.
Отступили, давая проход, дюжие телохранители, поднялся и вновь опустился полог, скрывая ослепительное утро и широкоплечую фигуру визира, и вот, наконец, его одинокий, срывающийся от волнения голос что-то несколько раз прокричал невидимой солдатской толпе. Ясно слышалось только слово «штурм».
А затем наступила тишина. Мёртвая тишина.
Застыли бороды, широко раскрылись в ожидании ответа глаза. Было слышно, как жужжит полусонная, сомлевшая в духоте шатра муха.
И вдруг мощный, многотысячный рык потряс стены — Мехмед сразу же узнал его — то кричали янычарские орты.
Через мгновение визир вернулся и, оборотив к султану вдохновенное лицо, торжественно провозгласил, что воины хоть сейчас готовы идти на новый штурм города.
Нарушилось хрупкое равновесие: чуть качнулась и медленно поплыла вниз покрытая арабской вязью чаша.
— Ну что ж, значит, такова воля Аллаха... — смиренно сказал Мехмед, осмотрительно опустив долу вспыхнувшие свирепой радостью глаза.
