Он не видел, как от дороги, что тянулась мимо погоста к селу, петляя между могилками шли к нему трое. Худого тщедушного старика с длинной белой бородой вел за руку малец в драных портах и вылинявшей, не по росту рубахе, подпоясанной веревкой. За ними шел угрюмый бородач, детина – косая сажень в плечах, с серой полотняной котомкой за плечами.
– По здоровию ли, Тимофей? – тонким голосом осведомился старик, таращась в пустоту бельмами. – Слыхал я, прибрал твою женку Господь.
– Чего тебе? – угрюмо осведомился Тимофей, незаметно смахнув тыльной стороной ладони слезу и поднимаясь на ноги.
– Поговорить, душу твою маятную облегчить. Чего же еще мне хотеть? Калики мы перехожие. Ходим, песни поем, быль да сказки рассказываем, кому послушать охота. Слеп я, света белого не вижу. Бугрим немой: половцы ему язык отрезали, оттого он умом чуток тронулся. Но силушки в нем вдосталь, если кто обидеть странников захочет. Да Матюшка вот, поводырь мой. Славный малец, на гуслях учится играть, травы всякие запоминает, хворь лечить уже умеет.
– Нет у меня с собой ничего, старче. Я бы подал вам, чтобы помолились о душе безгрешной, да с пустыми руками на погост пришел.
– Грех на тебе большой, Тимофей, – усаживаясь на траву, покачал сокрушенно головой старец. – Люди говорят, ты икону православную освященную мечом разрубил, на лик святой покусился.
– Не говори ничего, старче! – повысил голос Тимофей. – Без тебя все знаю. Моей душе гореть в огне, ей вину мою мучениями вечными искупать.
– Не о тебе моя кручина, раб божий, – сказал старец, положив подбородок на дорожную клюку. – Проклятье на весь твой род легло, бог накажет тебя через детей твоих, через внуков и правнуков твоих.
Тимофей набычился, угрюмо опустил голову, но смолчал. Не о чем было тут говорить, да и незачем.
– Только ведь не навечно оно на тебя легло, – заявил вдруг старец и поднял вверх коричневый худой палец с кривым ногтем. – Вижу я, Тимофей, вижу наперед, как оно все будет. От роду увечный, обделенный здоровьем вдруг станет на ноги, на боевого коня сядет, возьмет в руки булаву тяжелую и начнет крушить головы поганым и некрещеным, кто на землю русскую придет с черными помыслами. Защитит Русь-матушку, и от того прощение придет, и род ваш от черного проклятия освободится.
– Твоими бы устами, старче, да мед пить, – покачал недоверчиво головой Тимофей. – Было б так, я бы первый сел на коня да к князю Владимирскому отправился. На службу ратную, да и смерть бы в очищение с радостью принял.
