Джонатан прищурился. Глаза его превратились в узкие щелки. Он был доволен. Сто сорок миль в час! И — полный контроль! А если подняться не на две, а на пять тысяч футов… Интересно, какую скорость…
Клятва, которую он дал себе за несколько минут до этого, была забыта, унесена прочь бешеным ветром. Джонатан нарушил обещание, однако вины за собой не ощущал. Подобного рода клятвы что-то значат для тех, кто приемлет обыденность. Тому же, кто в познании своем коснулся чего-либо исключительного, нет дела до таких обещаний.
Когда взошло солнце, Джонатан тренировался. С пяти тысяч футов рыболовецкие суда казались брошенными на воду щепками, а завтракающая Стая — едва заметным облачком кружащей пыльцы.
Джонатан ощущал, что живет; он слегка дрожал от радостного чувства удовлетворения и гордился тем, что покорил свой страх. Без долгих приготовлений он сложил предкрылья, расправил короткие острые концы крыльев и нырнул вниз, к поверхности моря. К тому моменту, когда была пройдена высота в четыре тысячи футов, он набрал максимальную скорость. Встречный поток превратился в плотную твердую стену звука, прорваться сквозь которую не представлялось никакой возможности. Это был предел, двигаться быстрее Джонатан не мог, он несся вертикально вниз со скоростью в двести четырнадцать миль в час. Он в напряжении сглотнул слюну, зная, что расправь он на такой высоте крылья — и его не станет, но лишь миллион мельчайших клочков разорванной взрывом чайки достигнет поверхности океана. Однако в скорости была Сила, и радость, и чистая красота.
Выходить из пике Джонатан начал с высоты в тысячу футов. Концы крыльев с гудением дрожали в бешеном набегающем потоке, судно и толпа чаек метались перед глазами и росли со скоростью метеора, и они находились прямо на его пути.
Остановиться Джонатан не мог, свернуть в сторону — тоже. Он просто не имел ни малейшего понятия о том, как это делается на такой скорости.
Любое же столкновение означало мгновенную смерть.
И он закрыл глаза.
И тогда, в то утро, сразу после восхода солнца, вышло так, что Чайка Джонатан Ливингстон ворвался в самую середину охотившейся за пищей Стаи. На скорости в двести двенадцать миль в час он со свистом пронесся сквозь Стаю — глаза закрыты — этакий снаряд из перьев и ветра. И только потому, что Чайка Удачи улыбнулась ему в этот раз, никто не погиб.
Когда выход из пике был закончен и клюв его снова оказался направлен в небо, Джонатан по-прежнему мчался вперед, и скорость его полета составляла шестьдесят миль в час. А когда она уменьшилась до двадцати и он смог наконец полностью расправить крылья, судно с высоты четырех тысяч футов опять казалось ему брошенной на воду щепкой.
