Я несчастья людского от счастья людского не
могу отличить.
Я в жилище пришел, где не жили от века и никто
не живет.
Я в широких степях не найду себе места, а вот
ворон найдет.
Дарит мне этот мир не любви наслажденья,
а удары невзгод —
Я сияющий день от покрова ночного не могу
отличить.
Стал я жадным и цепким, жестоким и грубым —
мне теперь все равно.
Но, как мудрому мудрость, стремленье к любимой
было сердцу дано.
И не зря в нашем мире есть мудрости чаша, есть
и просто вино.
Пусть я книги простой от Корана святого не могу
отличить!
О Фраги, чья обитель теперь многолюдна! В этот
радостный час
Шейхи встали с приветом, а кто помоложе —
пускаются в пляс.
Лик любимой, как луч: он на миг показался,
чтобы скрыться из глаз.
Я вино от воды, осчастливленный снова, не могу
отличить!
Вдохновенье нежданной придет грозою —
И готово мечты твоей взвиться пламя.
Хочешь ты, но не можешь забыть былое —
И готово тоски заклубиться пламя.
Если по утру дервиш, начав моленье.
Схватит нож и убьет себя в исступленье,
Если волю творца проклянет творенье —
До небес долетит, словно птица, пламя.
Глупый с мудрым равняет себя. И все же
Что глупец, кроме глупости, сделать может?
Он, явившись помочь, несчастья умножит,
И надежда твоя превратится в пламя.
Если истину знать небеса мне сулят,
Если ум вдохновения не остудит,—
Ни земли, ни воды, ни Фраги не будет,
Ибо весь этот мир воплотится в пламя!
Накшбенди ко мне явился в час ночной,
И огонь своей души во сне принес:
Он держал бокал вика в руке одной,
Свежий хлеб в другой руке он мне принес.
Пробужденный появленьем старика,
Я бокал опорожнил за два глотка.
Но такая обуяла вдруг тоска,
Будто он свою печаль в вине принес.
Слезы брызнули на глаз — не вытирай!
Это хлынуло волненье через край.
Накшбенди мне подал знак: «Вперед шагай!»
Зашагав, себе я боль вдвойне принес.
Не поняв его, не шел я, а летел —
Я свидания с любимой захотел.
Полюбив, познал отчаянья предел.
Но лекарства от любви он не принес.
Потрясенный поднялся Махтумкули.
Но слова на волю выйти не могли.
Старец вместе с огорченьями любви
Опьянение в ее огне принес.
Зарыдает дерево сухое,
Весть услышав о беде моей.
Затаит страдание глухое,
Кто узнает только раз о ней.
Сам Карун раздаст свое именье.
Человек умрет без сожаленья,
Солнце потемнеет от волненья
И не будет ярких лить лучей.
В уголке глухом я буду, пленный,
Помнить о красе твоей нетленной,
И тогда найду я клад бесценный
