Песня кончилась. Плотная, теплая тишина опустилась на них.
— Как прекрасно и спокойно вокруг! — нарушила молчание Мумби.
— Так всегда бывает в сумерки.
— Знаешь, я вдруг вспомнила, как Руфь подбирала колосья в поле…
— Ты попадешь в рай. Всю Библию знаешь наизусть…
— Не смейся, — продолжала она, нахмурив лоб. — Как ты думаешь, останется все таким же? Я говорю о земле…
— Не знаю, Мумби. — Ему передалось ее восторженное настроение. — Есть одна песня…
— Какая? Спой.
— Наверное, ты ее слышала. Кажется, ее принес Кихика. Я запомнил только припев:.
Гикуйю и Мумби,
Гикуйю и Мумби,
Гикуйю и Мумби,
Я сгорел от любви!
И Мумби нарушила торжественность момента, рассмеялась.
— В чем дело?
— Ах, плотник, плотник! Выходит, ты догадался, зачем я пришла.
— Нет, откуда же! — растерянно отозвался он.
— Так ведь в песне про все сказано: и про меня и про огонь, что все сжигает. У моей панги рукоятка обгорела.
Вернулась Вангари, ходившая на реку за водой. Она обрадовалась Мумби, и девушка улыбнулась ей.
— Лучше бы тебе родить дочку вместо этого лентяя, — сказала она. — За водой сходить не может!
— О горе мое, — шутливо подхватила Вангари. — Да бог с ним. Много ли старухе надо? А этому ленивцу и подавно, он и моется-то в полгода раз, только чтоб за водой не ходить.
— Мама! Да после таких слов девушки станут от меня бегать.
— Выпьешь чаю, Мумби?
— Нет, спасибо. — Девушка заторопилась. — Мне надо домой успеть засветло.
Она нагнулась к своей корзине и вынула из нее пангу с обгоревшей ручкой.
— Вот, Гиконьо, видишь? Оставили ее у очага. Сделаешь новую? Мама просила побыстрее: поле надо полоть, а другой панги в доме нет.
Гиконьо взял нож, повертел в руках.
— Сколько будет стоить? — спросила Мумби.
— Пустяки, о чем говорить…
— Даром ничего никому не достается…
— Я ведь не индийский лавочник, — нахмурясь, начал он, но в это время перед ними выросли Каранджа, Кихика, Гитого и еще какой-то парень. Они часто наведывались в мастерскую Гиконьо, чтобы поболтать на свободе.
— О мать мужчин, принимай гостей! — крикнул Каранджа. — Разливай чай!
— Какой быстрый, — донесся из хижины голос Вангари. — Потерпи, вода еще не вскипела.
Мумби что-то объяснила на пальцах немому Гитого и заторопилась домой. Ее уговаривали остаться, по она не соглашалась.
— Я провожу тебя, Мумби, — вызвался Каранджа.
— «Пойдем, мой прекрасный», — пропела Мумби в ответ, и они скрылись в темноте.
— Заходите в хижину, — сказал Гиконьо упавшим голосом. Он завидовал самоуверенному и непринужденному Карандже, его смелости в обращении с девушками. «Каранджа играет для нее на гитаре…» — эта мысль неотступно терзала его.
