— Я тебе ничего не рассказывал, а ты, если уж начал, объясняй толком, если не следственная тайна.
— Какая там к черту тайна, об этом в газете написать надо! Его же Валька Бурмакин у смерти вырвал, когда Канюков лося гнал и угадал под копыта. Потом такую дорогу — я же ходил, видел! — на себе вытаскивал, а тот… Тот его браконьером выставил вместо себя. Можешь ты в это поверить?
— Так кто у тебя, выходит, сохатого-то гонял? Бурмакин или Канюков?
— Похоже, что на этот раз Канюков, а не Бурмакин.
— Только похоже?
— Может, и Бурмакин за этим ходил, наверное даже за этим. Скорее всего даже гнал, но зверя перехватил Канюков. На Канюкова зверь вышел, представляешь? И тот, не подозревая, что за зверем кто-то идет, дунул его догонять.
— И убил?
— Убил Валька, когда…
— Валька не убивал, но убил Валька? — рассмеялся Рогожев. — Ты что, в самом деле с похмелья?
— Да ты слушай! Валька — это уж он сам рассказывал — пошел на выстрелы…
— Бурмакин рассказывал?
— Слушай, иди ты к черту! — обозлился, на друга Червиченко, услыхав в голосе иронию. — Я же на месте происшествия следы выпутывал, да еще не один, а с таким следопытом, что дай боже! Со стариком Заеланным! Ну а потом, имея уже некоторые данные для определенных предположений, второй раз вызвал Бурмакина. Взял в некотором роде на пушку и… хоть стой, хоть падай! Не поверил я сразу Бурмакину, Паша, не мог! Пошел к Канюкову в больницу….
Он замолчал, обескураженно махнув рукой.
— Понятно, — сказал Павел и тоже надолго замолчал.
Толкнув мордой незаложенную дверь, из стайки вышла корова. Потерлась боком о косяк и, углядев на земле сено, потянулась к нему, с шумом втягивая влажными ноздрями воздух, словно не доверяя глазам. Её опередил неизвестно откуда взявшийся дрозд-рябинник. Упав перед самой коровьей мордой, угрожающе растопырил крылья. Сказав по-своему что-то оскорбительное — будто провели ногтем по зубьям гребенки, — схватил длинный стебелек мятлика с уцелевшим мохнатеньким соцветием. Крутанув головой, отчего белесая метелка соцветия отклонилась кверху, как залихватский ус, и удовлетворенно чирикнув, полетел к трем голым березам за палисадником.
— Строиться начали уже, — улыбнулся вслед ему Черниченко.
Павел рассеянно играл спичечным коробком, позабыв о приклеившейся в уголке рта папиросе. Так и не прикурив, только оторвав папиросу и соскоблив зубом оставшуюся на губе бумажку, спросил:
— Так что же он, Канюков? Начисто отпирается, да?
— Посмеивается. Говорит: доказывай, желаю удачи.
