Девушка бросила возмущенный взгляд на фигуру в форменной шинели, заворачивающую за угол, и, решительно пересекая улицу, закричала:
— Послушайте! Подождите!
Черниченко остановился.
— Могу я узнать про дело Канюкова? — спросила она, не поднимаясь на мостки и поэтому чувствуя себя ужасно маленькой рядом с высоким лейтенантом.
— Такого дела у меня нет, девушка, — сказал тот.
— Ну, дело Бурмакина, какая разница. Я дочь Канюкова.
— Знаю, — кивнул следователь. — На Бурмакина тоже нет дела. Не возбуждали.
Она растерялась на секунду, потом рассердилась.
— Вы можете говорить серьезно?
— Я серьезно и говорю.
— Но вы же назвали отца гадиной, я слышала!
Черниченко вдруг посуровел, начал как-то по-особенному чеканить слова:
— Видите ли, девушка, я тоже с нервами, И когда человека выручают из беды, потому что человек должен выручать, а тот валит на него собственную вину, тогда, знаете… Да, назвал. И не собираюсь отрицать этого.
Светка смотрела на сияющие носки его сапог, словно глаз не могла отвести. Так и не отведя, спросила:
— Значит, отец свалил всё на Бурмакина, да? А Бурмакин совсем не виноват?
— Виноват в том, что лось не затоптал вашего отца насмерть, — взорвался Черниченко, которому почудилась в словах Светки ирония, но тотчас же спохватился: — Впрочем, пока это не доказано еще, что Бурмакин не был соучастником…
— Наверное, не был, — грустно сказала Светка и, перестав прятать глаза, объяснила: — Отец же ушел Бурмакина ловить. А если не поймает — охотиться за сохатым. Я теперь вспомнила весь их разговор.
— С кем? — почти машинально спросил Черниченко.
— Да с Кустиковым же, — утомленно ответила девушка, как отвечают надоедающим глупыми вопросами детям.
Ее откровенность заставила следователя растеряться. Девчонка подслушивала у дверей палаты, конечно ничего не поняв толком, обидевшись за отца, потребовала объяснений и вдруг… Что это, ребяческая наивность или что?
— До свиданья, — сказала Светка и пошла через улицу, равнодушно ступая по лужам, зеленым от раскисшего конского навоза. Она их не видела, как не видела впереди застроенную домами сопку, что загородила следующие сопки, давно оголенные лесорубами и еще не тронутые, поросшие снизу пихтачовым густолесьем, к вершинам уступающим место соснам. Светка смотрела сквозь ближнюю, застроенную, как смотрят через прозрачное — до неверия в его существование — стекло, и взгляду ее открывалось нечто похожее и непохожее на действительность — тайга, какой она воображала ту тайгу, где охотники добывают соболей и медведей. Она представлялась наполненной смутными неведомыми ужасами, как темная комната в детстве, хотя тьмы в этой тайге не было, был призрачный, отраженный снегами свет, незыблемая тишина, обреченность и подбирающийся к сердцу холод смерти.
