— Так же.
— Клавдия по вызову убежала куда-то. Как явится, скажут ей. Ты, может, хоть молока кислого попьешь?
— Не…
Вздыхая, Матвеевна поправила ему подушку, подобрала и вынесла в кухню — бросить в помойное ведро — козью ножку.
— Лыжи у меня где? На вышке? — внезапно спросил он.
— А я знаю? Валялись где-то, если мыши камасьев не съели. Зачем лыжи вдруг занадобились?
— Так… вспомнил.
— Об лыжах только и думать тебе! Ну-кось, голову-то приподними хоть маленько!
Поверх застиранной цветастой наволочки она старалась напялить на подушку еще одну, только что вынутую из ящика комода, ослепительно чистую. Покончив с этим необходимым ввиду визита врача делом, вспомнила:
— Регистраторша пытала, какая у тебя температура. Говорит, в каждой семье градусник быть должен…
— Ох-х! — вырвалось у Александра Егоровича. — Помолчала бы ты, мать, а?
Матвеевна, обиженно поджав губы, ушла на кухню. Но через минуту или две больной сам окликнул ее:
— Мать!
— Чего?
— Бродни у меня, однако, ссохнувши. Не надеть будет. Ты бы их того, деготьком помазала.
— Лежи знай, все одно некуда тебе в броднях.
Он неопределенно хмыкнул, долго что-то обдумывая. Потом сказал:
— Мозоль у меня. Намял задником, твердые они у сапогов.
— В катанках ещё ходить можно.
— В катанках у нас на конном дворе нельзя. Мокро.
— Тьфу! — рассердилась Матвеевна. — Привяз со своими броднями что банный лист! Молоко пропущу — намажу, коли найду деготь.
Александр Егорович успокоенно смежил веки и обрадовался, что тьма уже не пучится огненными пузырями, а походит на обыкновенный ночной мрак. Потом она, и без того не имеющая границ, стала расплываться, пухнуть, как пухнет в квашне тесто. Он стремглав полетел куда-то в бесконечность, и тьма пела, расступаясь перед ним… Так поет воздух в распущенных перьях «небесного барашка» — бекаса, когда тот пикирует из-под облаков. Или, может быть, это жужжал сепаратор на кухне?..
Разбудил его приход врача — той самой Клавки Миняевой, что таскала за собой волоком куклу. Пока молодая женщина мыла под рукомойником руки, Матвеевна подтыкала выбившуюся из-под одеяла простыню.
— На что жалуетесь, больной? — строго спросила врач, вытягивая из кармана белого халата резиновую змею стетоскопа. — Как температурка? Меряли?
— Градусник разбитый у нас, — вместо Александра Егоровича ответила его супруга извиняющимся тоном.
Врач понимающе кивнула. Стукнув кулачком с зажатым в нем термометром о другой кулачок, чтобы стряхнуть ртуть, сама откинула край одеяла, которым до самого подбородка был укутан Александр Егорович.
