Рассказ о непокое | страница 73
Меня с Постоловским связывало еще и "гимназическое братство": мы с ним два года учились в одной гимназии в Каменец-Подольске. И крепко подружились. Случилось это так. В Каменец-Подольскую гимназию я перевелся в первый класс из Глухова. Меня сразу стали дразнить из-за очков (очки я начал носить рано, с приготовительного класса). Не простая это гамма чувств — когда попадаешь в круг незнакомых тебе мальчишек, которые уже сплотились в определенную "корпорацию", а ты среди них чужак. И уже вовсе паршиво, когда тебя дразнят все — все против одного, дразнят безжалостно, едко и злобно. Больше всего донимал меня высоченный парень с последней парты — с "Камчатки", как тогда говорили; было ему лет тринадцать-четырнадцать, по и в этом возрасте он уже был выше усатых гимназистов старших классов. Я так разъярился, что — маленький, хилый и плюгавый — бросился на него и стал молотить что было силы. Парень стоял спокойно и ждал — мои кулачки мало его беспокоили. Когда я обессилел и бить его уже был не в состоянии, он размахнулся и ляпнул меня один раз по физиономии. То был удар страшной силы: я отлетел в один угол класса, а мои очки — в другой. Очки разлетелись вздребезги… Я, разумеется, не заплакал: заплакать — это означало бы опозорить себя перед всем классом навеки. Я только собрал осколки, положил их перед собой и сказал моему верзиле-обидчику:
— У меня — астигматизм, ты, конечно, не понимаешь, что это значит, но у нас (то есть в тогдашней царской России) таких очков делать не умеют — их надо специально вытачивать, и отец выписывает мне очки из Германии от фирмы "Цейс". Теперь я долго не смогу ни читать, ни писать.
Что такое "астигматизм" парень, разумеется, не понял, именно поэтому мои слова устыдили и прямо-таки сразили его… С этого дня мы стали друзьями, и уже никто не только в классе, но и во всей гимназии не осмеливался меня дразнить, потому что ему пришлось бы иметь дело с самим Постоловским — самым сильным среди гимназистов. И — не одна и не две "постоловских" оплеухи прозвучали в стенах гимназии, пока всем стало известно, что я — под защитой Постоловского.
И вот встретились мы с Постоловским больше чем через двадцать лет: он успел уже с тех пор пройти большую школу труда и революционной закалки, став членом партии в семнадцать или восемнадцать лет. Я начинал свой путь в литературе.
А за разбитые очки — пусть чуть не через четверть века — Постоловский со мной рассчитался. Как-то вечером он позвонил мне по телефону:
