Только спать было нельзя. И останавливаться — тоже. Стоит остановиться — упадешь. И тогда белая пелена накроет с головой. И будет теплее. Наверное, будет теплее.
— Ш...шел… — прошептал он, и слово выговорилось со второго раза, а строфа — с третьего. — Шел... Шел охотник... на скалу.
Йен заговорил громче. Звук собственного голоса терялся, увязал в мягком снегу. А нужно было — чтобы бил по ушам. Чтоб заставил встряхнуться, собраться. Потому что проще всего сказать себе: это ночной кошмар. Я сплю, мне снится кошмар, сейчас я усну в кошмаре, а проснусь по-настоящему.
Вдвойне похоже на правду, потому что иначе чем кошмаром это все быть не могло.
Втройне — Йену снились похожие кошмары, часто снились. Не этот конкретный, где он упал на снег, а руки — в крови. Другие, но после них так же болела голова. И ныло все тело.
— Шел охотник на скалу, — упрямо отчеканил он слова детской считалки, делая по шагу на слово. — Поднял... черную... стрелу. Раз и два — враги... убиты. Три-четыре — в-в?олки сыты.
Сделал еще несколько шагов, прищурился, глядя вдаль?. Показались очертания крыш среди метели. Но иллюзию разорвал очередной порыв ветра. И Йен продолжил еще громче, будто хотел перекричать снежную тишину.
— Пять и шесть! Убил волков! — по слову на шаг. По вдоху перед каждым словом. По выдоху на счет. Следы заметет снег. — Семь и восемь! Жив-здоров!
Самое ужасное: он понимает, на что это похоже, но не понимает, почему. Он даже не охотился ни разу. Ни у одного оборотня не было ни единого шанса его укусить. Он просто не может обернуться. Что тогда все это значит? Глупая шутка? Но — чья? Кто додумается шутить так?!
Он помнил, как злился на отца. Как сбежал по лестнице. Как незаметно пробрался к гнездам и взлетел на виверне так тихо, что даже смотритель не заметил. Как летел вперед, бездумно и быстро. Просто летел — и ветер в лицо помогал продышаться. А потом — вязкий кошмар и боль во всем теле.
— Девять... Десять…
И голова. Голова болит так, что веки сами собой закрываются — кажется, что если закрыть глаза, будет меньше болеть, но проверять он не станет. Потому что знает: стоит закрыть глаза среди метели, больше их не откроешь никогда.
— Тебя... повесить...
Странно, что он вспомнил ее, эту считалочку. Единственная пришла в голову. Все песни, стихи, всё забылось, и малейшее усилие, чтобы вспомнить, вызывало новый взрыв боли. Потому пришлось начать заново. И он начинал, снова и снова.
А потом вдруг понял, что в голове осталась всего одна строчка. Последняя строчка.
