В эту минуту, гулко хлопнув дверью, вбежал командир звена Кравченко. Лицо его было испуганным, он торопливо доложил:
— В воздухе Кондик!
Так выбегали только по тревоге. Командир подбежал к радиостанции и взял микрофон. Летчики с побледневшими лицами смотрели вверх. Истребитель виражил над полем. Неторопливо, отчетливо командир говорил в микрофон:
— Отвечай для связи, я старт!
Летчики затаили дыхание. Сквозь слабое потрескивание и шум, из-под рябоватой шторки приемника донесся голос:
— Вас слышу. Разрешите идти на посадку.
Кто-то усмехнулся. Улыбки сошли с лиц так же быстро, как и появились.
— Приказываю выброситься с парашютом!
Астахов с похолодевшим сердцем подумал: «Это единственное, что можно приказать Кондику в такую минуту. Управлять самолетом в воздухе он умеет, это видно, но произвести расчет и посадку истребителя человеку без специальных навыков — немыслимо». Кондик срывающимся голосом ответил:
— Прошу разрешить посадку. Не беспокойтесь.
Едва ли что-либо было способно в ту минуту отвлечь внимание летчиков от истребителя.
Делая резкие, неуверенные развороты, Кондик заходил на посадку. Крылья подбрасывало и качало. Иногда обрывался, шум мотора и самолет резко снижался, но тут же выравнивался и продолжал полет. Астахов с внутренним трепетом прислушивался к голосу командира, по-прежнему спокойному. Это было необходимо сейчас: или Кондик сохранит спокойствие при виде надвигающейся земли и сумеет с помощью команд по радио выровнять самолет, или…
— Прибери газ!..
Истребитель приближался к земле. До земли оставалось несколько метров…
— Прибери газ! Не дергай ручку!
Последние слова прозвучали резко, отрывисто.
Готовая удариться мотором в землю машина легко взмыла кверху.
— Задержи ручку!..
Самолет с «плюхом» приземлился на одно колесо, отскочил от земли, вторично стукнулся двумя колесами, круто развернулся и остановился на середине поля.
Астахов успел заметить, как командир перчаткой на ходу вытер лицо. «Жив и невредим…» Добежав до самолета, Астахов увидел суровые лица Губина, командира полка и вдруг разом понял, что радоваться нечему — такие вещи не прощаются, тем более в условиях тяжелых боев, когда и люди и самолеты представляют для армии величайшую ценность…
Что же будет?
Кондик стоял около самолета перед командиром. Ни следа растерянности на его лице, оно было отчаянно решительным, настойчивым.
Сигнал тревоги заставил летчиков разбежаться по самолетам, но вылета не было.
Когда спустились сумерки, все возвратились в общежитие, Кондика там не было. Не было его и ночью. Утром перед строем был зачитан приказ об отдаче техника Кондика под суд Военного трибунала. Только здесь Астахов увидел Кондика. Он стоял рядом с командиром и помутневшими глазами смотрел на строй. И видно было, что только сейчас он понял, что наделал. Жизнь его станет другой, и он, Кондик, так любивший авиацию, должен будет уйти от всего… Летчикам было жаль этого «самоубийцу», как в шутку они называли его между собой, но они ничем не выдавали своего сочувствия…
