Летчики на шутку не отвечали, но лица их просветлели. Эти трое новичков были приятны. От их свежих, молодых лиц, от чистеньких гимнастерок веяло миром.
Механики из ангара вынесли два пустых, выкрашенных в красный цвет гроба, для которых на краю аэродрома уже была вырыта одна общая яма. Улыбки сбежали с лиц. Степан притронулся к рукаву летчика и с трудом выдавил из себя:
— А где же… — Он хотел спросить: «где мертвецы?», но слово «мертвецы» застряло у него в горле.
Летчик обернулся, показал рукой вверх в неопределенном направлении:
— Там. Чаще всего хороним так.
— Зачем же гробы?
Степан еле узнал свой голос. Ему не хотелось ни спрашивать, ни, вообще, разговаривать, но он невольно задал этот наивный вопрос.
— Так. По традиции. Не класть же в могилу одну фотографию. Да какая разница в конце концов! Нет их — и все!
Астахов глухо сказал Виктору:
— А мы с тобой в это время спали! Летать! Скорей летать!
Куракин жадно курил. Ему казалось, что трагическое начало этого дня — первого дня в части — определит всю его дальнейшую судьбу.
Если бы хоть была возможность забыться, отвлечься на время! Может быть, он и оправился бы от этого проклятого страха! Но едва стали тускнеть в его памяти изуродованные тела Сенникова и Петроченко, как появился Пуговицын с искаженным от боли лицом, а теперь эти, от которых не осталось ничего, ни кусочка. Ему не стало лучше и тогда, когда гробы опустили в могилу. Он только трижды вздрогнул от трех залпов десятка винтовок…
Вечером в общежитии Губин отвел в сторону Астахова и его товарищей, спокойно, с грубоватым юмором говорил о войне, о тактике немецких летчиков и о том, как надо летать.
К летчикам вернулось прежнее настроение, как будто ничего не произошло. Были рассказы о проведенных боях, вспоминали веселые случаи, говорили о других летчиках, но не о погибших.
Виктор и Николай быстро освоились с обстановкой. И только Степана не покидали мрачные мысли.
Раньше он думал, что страх, который растет в нем, — это чувство, притаившееся в каждом человеке. Но он с удивлением видел, что и Астахов, и маленький Корнеев, и многие другие по-прежнему шутят, радуются, мечтают о боях, о полетах.
Он убеждал себя, что они проще, примитивнее, чем он, что у них не такие тонкие нервы, как у него. Но это не утешало.
* * *
Астахов «прилип» к командиру. Ему все нравилось в Губине: твердая походка, скупая усмешка на загорелом, словно из камня высеченном лице, грубоватая речь.
С первого же вылета он понял, что Губин — прекрасный, прошедший большую школу летчик. Губин действительно имел большой опыт воздушных боев. Он воевал на Халхин-голе, участвовал в финской войне. С новичками командир обращался просто, с грубоватой ласковостью, оберегая их в полетах, как наседка цыплят.
