Таня оглядывает комнату, всматривается в каждый предмет, знакомый с детства… Завтра этого она уже не увидит. Будет другое, совсем другое…
Прощание с отцом было тяжелым.
— Береги себя Танюша, — повторял отец слабым и тихим голосом. — Береги…
— Родной мой, — она гладила его жесткие, редкие волосы, — не беспокойся, все будет хорошо. — Таня старалась говорить уверенно, легко, как будто речь шла о поездке в отпуск, но она знала, что отец все видит, все понимает и тоже старается унять внутреннюю дрожь…
Красный огонек последнего вагона давно скрылся за поворотом, а на платформе все еще стоял старый человек и, опираясь на палку, смотрел вдаль, с трудом веря своему одиночеству.
…Поезд медленно подходил к большому городу. Раннее утро. Город, затянутый туманной пеленой, было трудно разглядеть. Не сразу Астахов понял, что это не туман. Да и откуда ему быть в такое утро, сухое, теплое, летнее! Это не туман, это дым! Вон там, справа, сквозь мглу еще блестит пламя. Пожар! Город бомбили!
— Идите, посмотрите на эту картину. Такого нам еще не приходилось видеть, будь они прокляты! — крикнул он товарищам.
Виктор и Степан, еще лежавшие на полках, подскочили к окну:
— Что наделали!.. — взволнованно проговорил Виктор, показывая на развалины многоэтажного дома.
Одна половина дома была совсем разрушена, превращена в груду щебня, другая — без крыши, в изломах стен, с пустыми впадинами окон — вся курилась синеватым дымом.
Пассажиры приникли к окнам.
— Кажется, школа, — проговорила какая-то женщина, — а может быть…
Она не договорила… Николай смотрел на разрушения, чувствуя, как глухая злоба жжет сердце. Что им нужно было в этом мирном городе? Неужели убийство ради, убийства? Может быть, и его город вот в таких же развалинах?
— Война… вот она, рядом… — глухо проговорил Куракин.
Астахов молча отошел от окна и стал укладывать вещи. С той первой ночи, что они провели на аэродроме, Астахов постоянно, порой невольно, приглядывался к Куракину, и какое-то новое чувство настороженности и отчужденности, не осознанное еще до конца, росло в нем. То ли сам он стал смотреть на Куракина другими глазами и поэтому увидел в нем то, чего раньше не замечал, то ли в Куракине стали резче проявляться действительно новые, ранее скрытые черты, только Астахову все чаще и чаще казалось, что перед ним — другой Куракин. Какая-то раздражительность, нервная напряженность, беспокойный взгляд. Ни прежней самоуверенности, ни былого щегольства. Казалось, Степан все время поглощен своими тайными мыслями, и они жгут его, не давая ни минуты покоя.
