Толюня раскинулся в плечах, был на голову выше сестры и когда выходил утром на кухню умываться, то казалось, что за ночь он вырос еще немножко. Он перегнал брата и отца и в нашем дворе был известен под названием "Длинный Толька". Но внимательные широко раскрытые глаза по-прежнему соперничали ясностью с небесами. Впрочем, и самое безоблачное небо не остается бесконечно таковым, на нем назревают облака. В глазах Толюни созревало упорство. Вся семья была против, отговаривали, ругали, пугали авариями и автоинспекцией, но он настоял на своем и, окончив, школу, поступил учиться на шофера. И вскоре на одной из стоянок такси появилась "Волга", прошедшая капитальный ремонт, и рядом новый шофер, молодой, высокий, очень застенчивый и очень симпатичный.
Автомашина с шашечками дожидалась под окнами нашей квартиры, когда Толя приезжал обедать, и родители гордились: на ноги мальчик встал. Самостоятельный. Взрослый.
А в конце лета Толюня, как маленький, слонялся по двору с ребятами. Они не доставали ему и до плеча, и посторонние люди, те, кто ничего не знал, осуждали: вот ведь связался с младенцами, дылда. Но мы-то знали: Толюня прощался.
Он прощался с площадкой, обнесенной высокой сеткой, за которой зимой гоняли в хоккей, а летом в футбол, если там белье не сушилось. Он прощался с кинобудкой выходящего на наш двор маленького кинотеатра. Здесь четыре года назад девушка-киномеханик разрешала Толе помогать ей, и он влюбился. Нет, не в девушку, а в кинобудку, в жужжащий белый сноп света... И даже со злющим дворничихиным кобелем прощался Толюня.
Говорят, что в жизни мужчины есть три знаменательных дня: когда он женится (в первый раз), становится отцом (в первый раз) и дедушкой (тоже впервые). Но самый знаменательный, разграничивающий надвое бытие, - это, пожалуй, тот день, когда юноша идет служить в армию. Мальчик становится мужчиной, он идет выполнять свой мужской долг... Вся жизнь расчерчивается на три полосы: до армии, в армии и "после". Все, что "до", в один день, в один час остается за порогом.
Анатолия провожали утром. Семейство Паньковых проснулось, едва рассвело. Сестры и мать успели всплакнуть, а старший брат Владимир, отслуживший давным-давно, силился вспомнить, что же это он хотел сказать Тольке самое главное, хотя надавал уже кучу квалифицированных советов.
Паньковы подходили к стадиону, где был назначен сбор, и солнце светило лишь им, и умытое, свежее, расцвеченное девичьими нарядами утро предназначалось лишь тем семьям, что шли на стадион со своими сыновьями.
