— Мама, посмотрела бы ты, как раскрывается хлопок. Верно, уж через неделю тебе придется надеть фартук.
Нурсолтан, мгновенно позабыв все свои тревоги, выпрямляется и, глядя на дочь помолодевшими глазами, восклицает:
— Ох, скорее бы уже он раскрылся, доченька! Что может быть на свете лучше сбора хлопка! Мы еще наденем фартуки!
— Правильно, мама. Я ведь знаю — если ты что задумаешь, то уж поставишь на своем. А по дому мы как-нибудь вместе управимся. Ночь длинна, успеем и чурек испечь и обед сварить.
Но вот опять, словно облачке, набегает дума на просветлевшее лицо Нурсолтан. Она отводит глаза от дочери и, глядя куда-то в сторону, в темный сад за верандой, говорит:
— Доченька, когда я была такой вот, как ты, жили мы в большой бедности и нужде, и работала я поденно на бая за один кран[3]. Солнце встает — я за работу, сядет солнце — тут только моей работе конец. Тку ковер, а у самой слезы из глаз, — так болели глаза от работы. Потом встретилась с твоим отцом. Он был такой же бедняк, как и я. Стали вместе работать, что было сил, сына растить. Только начали понемногу оправляться — новая напасть: пришли в нашу страну интервенты-англичане. Твой отец горячий был человек, он себя не щадил для народа. Взял винтовку, пошел вместе с другими на войну. Какая это лихая беда — война, знаешь сама. Под Германсегатом попал твой отец в руки к этим поганым англичанам. Долго они его мучили-терзали, потом бросили — думали, что уж прикончили совсем. Да вышло по-иному. С того дня и до самой смерти в долгу я у русского народа. Когда твой отец валялся полумертвый, в луже крови, подобрали его русские солдаты, выходили, поставили на ноги. Вернулся он домой без руки. С тех пор стали его у нас на селе звать Рахман Безрукий. Ну, да он и без руки был молодец. Сколько горя-мучений перетерпел, а все бывало веселый. И как стала у нас жизнь перестраиваться на новый лад, он от других не отстал, работал, хоть и без руки, а за семерых. Когда делили воду и землю, его выбрали председателем сельсовета. Он вместе со всей беднотой начал бороться с баями. Пять баев владели у нас тут, на селе, всей землей. Эти баи были настоящими шакалами. Виноградники, что испокон веков возделывались нашими дедами-прадедами, они захватили себе. Твой отец отдал виноградники беднякам. Тогда проклятые баи убили его…
Голос Нурсолтан обрывается: Опустив голову, она концом головного платка утирает глаза.
Не в первый раз слышит Айсолтан этот рассказ из уст матери. Айсолтан не помнит отца, но каждый раз, когда мать рассказывает ей о нем, ее охватывает страстное желание бороться со всем злом, какое еще осталось на земле, трудиться, быть достойной дочерью своего отца. Пусть бы мать каждый день рассказывала ей об отце, вспоминала все новые случаи из его жизни, добавляла все новые и новые черточки к его облику, чтобы встал он перед ней, как живой. Да ведь жалко мать. Сколько уж лет прошло с тех пор, а Нурсолтан все еще не может не всплакнуть, вспоминая своего Рахмана. И Айсолтан хочет перевести разговор на другое, но Нурсолтан продолжает:
