Волков застал их следующим утром за сборами. — Ты пакуешь чемодан, душечка? В такую рань?
— Да, Борис, я собираюсь.
— Зачем? Куда? Через пару дней ведь придется снова всё распаковать.
Эту картину с чемоданами он уже видел не раз. Её каждый год охватывало такое состояние, похожее на непреодолимое стремление птиц к перелёту весной и осенью. Тогда чемоданы пару дней или даже несколько недель стояли в комнате, пока её порыв не затухал, и она не сдавалась.
— Я уезжаю, Борис, — сказала она. Ей было страшно объясняться с ним. — В этот раз я действительно уезжаю! — Он прислонился к дверному косяку и стал наблюдать за ней. На кровати лежали платья и пальто, а джемперы и ночные рубашки висели на оконных шпингалетах и на двери. На туалетном столике и на стульях лежали туфли на шпильках, а смятый лыжный костюм валялся у балконной двери.
— На этот раз я действительно уезжаю, — нервно повторила Лилиан, потому что он не хотел ей верить.
Он кивнул. — Ты едешь завтра, а послезавтра или через неделю мы снова распакуем твои чемоданы. К чему тебе напрасные эти муки?
— Борис! — прокричала она. — Прекрати! Уже ничто не поможет! Я еду!
— Завтра?
— Нет, сегодня.
Она ощущала и его податливость, и его неверие; это была паутина, которая снова стремилась опутать и парализовать её. — Я уезжаю, — повторила она решительно. — Сегодня. Вместе с Клерфэ.
Она заметила, как начало меняться выражение его глаз. — С Клерфэ?
— Да. — ответила она и взглянула на Бориса. Она хотела как можно скорее закончить этот разговор. — Я уезжаю одна, но поеду вместе с Клерфэ, потому что он отправляется именно сегодня, а у меня самой на это не хватит духа. Это единственная причина, почему я уезжаю с ним. У меня одной просто не хватит сил справиться со всем, что меня окружает здесь, наверху.
— Справиться со мной?
— И с тобой — тоже, только не так, как ты думаешь.
Из дверного проема Волков сделал шаг вперед в комнату.
— Ты не можешь просто так уехать, — сказал он.
— Могу, Борис. Я собиралась написать тебе. Посмотри, — её рука протянулась в сторону стоявшей у стола маленькой проволочной корзинки для мусора, полной скомканных листов бумаги. — У меня ничего не получилось, и все мои старания объясниться с тобой, были напрасны.
«Это безнадежно, — подумал Волков. — Но что всё это значит? Почему что-то становится сегодня безнадежным, чего вчера ещё и близко не было»? Он бросил взгляд на платья и туфли — ещё секунду назад они были для него признаком прелестного беспорядка — а сейчас превратились в грозный знак расставания, в оружие, грозившее разбить его сердце. Всё происходящее с ней уже не казалось ему милой неразберихой; он смотрел на неё с болью, которую ощущает человек, вернувшись с похорон своего любимого и видя неожиданно его личные вещи — шляпу, бельё, туфли. — Не уезжай, останься, — медленно проговорил он.
