И вот теперь что-то подозревает Володя. И только ли он один? Не все же спросят у меня об этом так просто, как Галич, будут судить да рядить меж собой…
Галич ушел, и я разнервничался. Раньше, говорят, раздраженным чем-нибудь падишахам подносили драгоценную посуду, они разбивали ее и, таким образом, получали разрядку. И в наше время некоторые руководители находят выход: придираются к подчиненным, устраивают им „головомойку“, и в этом находят успокоение. Я так не могу, мне бывает стыдно за собственную слабость, и я делаю все, чтобы скрыть свое настроение от окружающих.
Весь день я думал о Заире. Да, вчерашний вечер открыл многое и мне, и ей. То, что наши глаза, вопреки осторожности и разуму, искали встречи и, встретившись, теплели, то, что мы долго танцевали, и танец этот казался мне парением в невесомости, и она чувствовала это, то, что я не смог пересилить себя и побежал ее провожать, — это ли не объяснение? Да, вчера между нами произошло что-то очень важное, такое бывает, наверно, редко. Так же редко, как редко в ночной мгле одновременно летят две звезды, так же редко, как редко рождение двойной радуги на весеннем небосклоне, так же редко, как в большом вишневом саду совершенно неожиданно расцветают осенью два деревца, расположенных далеко друг от друга.
Меня до сих пор не волновала так ни одна женщина. И я боюсь этого, боюсь. Кажется, насторожилась и Заира. Мы встретились сегодня в коридоре, она холодно кивнула и потупилась. Видно, и она спала неспокойно.
Ну что ж, надо положить конец личным увлечениям. Костер легче потушить в самом начале, не дожидаясь, пока пламя охватит ближайшие заросли. Не хватало еще разговоров, что редактор „влип“, что у него роман с сотрудницей!..
Пишу все это, и стыдно перед Яхой, перед Далгатиком, которому снятся балконы нашей будущей квартиры и настоящие качели. Яха одна, с ребенком, безропотно ждет, когда же наша жизнь наконец наладится, когда мы будем вместе, и вдруг все рушится, опрокидывается в тартарары!.. Нет, это слишком, слишком жестоко. Надо очнуться, взять себя в руки, ведь я уже не мальчишка.
После обеда я поехал в Байрамаул, к сестре. Она давно болеет, что-то неладно с почками, и раньше я все не находил времени навестить ее. Правда, была у меня еще и другая, сопутствующая, цель — подробней разузнать о прогремевшем свинаре Мантаеве, познакомиться с ним лично и, может быть, поговорить.
Сестра и зять были бесконечно рады моему приезду. Сестра уже встает и ходит по дому, чтобы сделать мне приятное, она сварила халтаму. За ужином мы выпили с зятем хорошего домашнего вина и разговорились. Я спросил его о Мантаеве, и Абакар сказал, что самого Мантаева в ауле сейчас нет — уехал в Махачкалу на сессию Верховного Совета республики. О Мантаеве он рассказал любопытные вещи: оказывается, сам Мантаев теперь и близко не подходит к свиньям и, хотя числится бригадиром на свиноферме, фактически исполняет обязанности завхоза: добывает корма и обеспечивает над свинофермой общий контроль. Ухаживают же за свиньями и содержат их четверо пришлых — трое русских и один украинец, а Мантаев — так, для вида, для газет и для выступлений на активах.
