— Наоборот, урожайность удвоится, настанет изобилие, — оправдывался я, — вот посмотришь, отец!
Отец мой молча посасывал трубку, смотрел на меня исподлобья, невыразительно, как на пустое место.
«Эх, недопонимает старик, темнота, разве ему втолкуешь?..»
И я старался пораньше лечь спать — завтра с рассветом бежать в поле. Агав помогал мне в моей работе, я напомнил ему наш осенний разговор и вырос в его глазах до гигантских размеров. Он вслух восхищался моим умом, моим прозрением. Простодушный Агав то и дело рассказывал всем аульчанам о том, как я еще осенью предсказал крах травополья, он очень гордился, что дружен со мной, он видел во мне уже будущую знаменитость.
Мне такое его отношение очень льстило, я не одергивал Агава, когда он превозносил меня до небес перед аульчанами. В ауле среди колхозной верхушку я стал, благодаря Агаву, своего рода героем дня. Я даже выступал с докладом на правлении колхоза. И с молодым, недавно избранным председателем говорил на «ты» и бодро указывал ему «недостатки».
Председатель был из города переброшен к нам в колхоз на укрепление. Человеком он оказался честным и исключительно толковым. Сейчас он здорово поднял наш колхоз, а тогда еще не успел войти в курс крестьянской жизни и слушал и воспринимал меня как крупного спеца, изрекающего абсолютные истины.
— Вот оканчиваешь учиться, — говорил мне председатель, когда после правления мы вышли на улицу, — такое богатство у тебя в голове, приезжай домой, агроном нам позарез нужен. С тобой мне не страшно будет. А так боязно, не завалить бы работу.
— Вернусь обязательно, — обещал я председателю, — будем работать вместе. Не беспокойся, я тебя на произвол судьбы не оставлю. К уборке хлебов уже буду здесь. Не беспокойся. Ты завтра дай мне лошадь. Надо на дальний удел съездить, посмотреть, как там клевера перепахали. Дашь?
— Ну еще бы, хоть на целый день можешь взять моего гнедого, он резвый, как огонь.
— Ладно, возьму гнедого, — сказал я. — Ну, спокойной ночи.
* * *
Когда я пришел, домашние наши уже спали. Я зацепился больно ногой о стул, выругался сквозь зубы.
— Молоко в кастрюле! — прошептала мне из смежной комнаты мама. Я вспыхнул в темноте: неужели она слышала, как я ругался?
С удовольствием выпил я холодное буйволиное молоко с вкусным пшеничным хлебом и лёг спать на тахту. Раньше на тахте спали мы, дети, а теперь она пустовала. Мои старшие братья все уже поженились и жили отдельно, а мой единственный младший брат уже ходил в десятый класс. Так что маленьких детей в доме не было.
