- Да, да, я слышу тебя. Это... так необходимо?
- Это уже решено.
- Я приеду к тебе.
- Ну зачем тебе приезжать! Подумай, что ты будешь тут делать?
- Я должна приехать.
(Я начинаю терять терпение.)
- Я все равно буду в больнице. Тебе-то что тут делать?
- ...
- Не переживай, выпутаюсь... Я хотел сказать, приедешь попозже. Я позвоню тебе. Или напишу.
- Нет. Я приеду. Скажи, в какой ты больнице?
- Ну ладно, в областной.
- Жди меня, я...
- У меня кончились монеты, мама. Ну, пока.
- Я приеду, жди меня, я обязательно...
- Ну все, все, мама, целую.
- Да, да, но ты...
Все. Разъединили. Я выхожу из кабины и смотрю на часы. Я отпросился у врача на один час под его ответственность. Через двадцать минут я должен быть на проходной.
Я иду по сумеречной улице. Тополя роняют сережки. Ну зачем ей приезжать? Все-таки хорошо, что позвонил. В телеграмме ничего не объяснишь, еще перепугалась бы. Надо поторопиться.
Я прибавляю шаги. Интересно, как она найдет эту больницу?
Когда начинаешь смеяться, самое страшное, это хотя бы на долю секунды допустить мысль, что ты можешь не суметь остановиться. Мысль эта сама собой перерастает в страх, страх сменяется ужасом, и тогда...
Не знаю, как меня угораздило угодить в больницу. Кажется, я просто махнул на все рукой и поплыл, куда понесет, я не видел никакого выхода, мне не хотелось ничего искать, я впал в отчаяние и отдал себя озлобленной лени, упрямо не желая сопротивляться и все больше слабея от бессилия. Я думал о том, что я обречен, и это странным образом утешало меня, и я злорадствовал. Я не научился блаженству животных и идиотов, но научился напиваться, убеждая себя, что единица делится на два, впрочем, всегда забывая свои доводы и, вероятно, неоднократно повторяясь.
Мария приехала 30 мая 1988 года.
31 мая мы приехали в Долгопрудный, пообедали в студенческой столовой и отправились искать дачу. Мы хотели снять ее недели на две, если получится. Нас приняли за супружескую пару.
Мария повела себя достойно. Она сообразила, что ей все равно вряд ли поверят, что я ее сын, а потому, чтобы не было никаких разговоров, поддержала эту версию. Правда, со мной случился легкий припадок смеха. Не знаю, что они обо мне подумали, но хозяйка посмотрела на Марию с некоторым сочувствием.
- Не расстраивайся, - сказала Мария. - Это оттого, что ты небритый.
- Если человек смеется, то это еще не значит, что он расстроен, возразил я.
А Мария открыла сумочку, порылась в ней и протянула мне станок и блок лезвий. "Шик". Уж не знаю, где она его достала.
