Представляю, сколько у тебя было кавалеров.
- Много, - говорит она без улыбки.
С тех времен у нее осталась куча коробок с катушками. Кассетных магнитофонов еще не было.
- А что там, на них? Магнитофон ведь работает.
- Битлы, - она пожала плечами. - Дюк Эллингтон, Эдит Пиаф. Разное.
Я спрашивал ее: "Куда мы пойдем теперь ? "
Она говорила: "Прямо".
- А что там, за этими домами?
- Разве ты не знаешь?
Мне хотелось, чтобы рассказала она. Она так интересно рассказывает. И всегда что-нибудь новенькое. Обожаю ее слушать.
У нее талант, а она его в землю зарывает. Могла бы деньги лопатой грести или, на худой конец, с трибуны речи толкать, а не торчать в этой своей лаборатории, где только и знают, что чаи гонять, еще вяжут крючком да про своих детей заливают, какие они у них умные. Вон Лида, тараторит без остановки, а толку-то, по десять раз все повторит. Хотя, вообще-то, она хорошая. С ней можно обо всем, она понимает. Когда мне было четыре года, я здорово в нее влюбился. Предлагал пожениться. Кстати, так до сих пор и не ответила.
Мария напевает.
И так хорошо. Оттого что все вот так. Как будто все знало, что мы придем. И лучше быть не может.
Мы сидели на скамейке, и я подумал, что бы такого подарить Марии? На Новый Год. Долго думал.
В теплые вечера мы выходили с Марией на балкон. Она включала музыку, или мы просто сидели в тишине. Со двора доносились обрывки разговоров, издалека, из-за домов, звонки трамваев.
- Что это? Вон там.
- Это телебашня.
А зачем она? Чтобы мы могли телевизор смотреть. Их там делают? Мария объясняла. Я слушал ее голос. Блаженствовал, слушая ее голос. Мурашки по коже. Она откусывала от яблока, показывала куда-то за черные во тьме крыши, называла звезды по именам или укладывала волосы, держа в зубах заколки, и была в халате или в платье, или в блузке (нежно розовой с белым), это всегда была она. Она рассказывала, мечтала или шутила. Она знала все на свете. Моя Мария.
(В комнате светло. Бледные розы на потолке. Красный торшер. Телевизор, который обычно работал без звука. Просто создавал обстановку.)
Ну конечно, я так и не придумал, что подарить ей. И в последний день бросился метаться по магазинам. Протискивался к прилавкам, терялся, а вокруг шумело, люди толкались, высматривали что-то. Кассирши с суровыми лицами. Гам. Автобусы фыркали, снег переливался как полярное сияние. И все торопились. Никто ничего не придумал заранее. Несли елки, задевали ими всех вокруг, пытались втиснуться с ними в автобусы, в машины или привязывали сверху, а изо рта валил пар. Морозно. От сверкания фольги шалели глаза. Я пытался приткнуться то к одной очереди, то к другой и все не знал, что же теперь делать. Наконец встал и решил стоять до конца, будь что будет. Нервное оживление, давка, болтовня. Я так устал, что перестал смотреть на часы. Пальцы не гнулись. Я чуть не плакал. Почему было не купить конфет? Стоять не хотел?
