— Давай я, — поднял руку Сергей, в которую прошлось вложить второй пистолет.
— Тогда я — под утро. С четырёх до семи. Определились? — окинул я вопросительным взглядом нашу беглую компанию. Лиза, было, хотела что-то возразить, но так и не решилась.
Соорудив из разбросанных по близлежащим квартирам кусков фанеры и картона некое подобие лежанок, мы улеглись спать. И, как ни странно, более сладкого сна у меня не было, наверное, никогда.
Он был настоящим, как бы сказал отец, богатырским, хоть и не таким длинным как бы хотелось. После крепкого похлопывания, сначала по плечу, потом по щеке, с трудом раскрываю глаза, слипшиеся от сладкого сиропа сна без приправы из сновидений. Я поднимаю вверх руку, давая понять, что проснулся — иначе не видно. Из освещения только холодный и тусклый свет луны, падающий из окна. Ему помогает лишь экранчик наручных часов, помогающий осветить путь в комнату, граничащую с коридором — на наш караульный пост. На всякий случай, заглядываю на балкон — чисто. Хотя, кому взбредёт в голову лезть по фасаду на третий этаж? Военсудполовцы скорее взорвут двери, чем будут обезьянничать. Нащупываю ногой ящик, который где-то выискал Сергей и определил его участь, как сидушку для сторожа. Судя по тому, что все целы да здоровы — дежурства юного Алексея и Серёги прошли без происшествий. Хочется думать, что и в этот краткий остаток ночи никому не взбредёт в голову обшарить науш, ничем не примечательную, квартиру.
Я проверил своё оружие, щёлкнул затвором, предохранитель встал на своё боевое дежурство. Оглядевшись, помогая зрению бледным свечением часов, я опустился на ящик и прислонился к стене. Прохлада кирпичной кладки стала неприятно покусывать плоть. Всё-таки дом без жильцов — не дом уже. Просто коробка. Он умирает, остаётся только скелет. Холодный, мёртвый, тот, который дал нам приют.
Мне вдруг представилось, как мы, всей нашей горе-компанией, бредём по снежной пустыне. Мы закутаны в какие-то шкуры, но ледяной ветер дует нещадно, продирает до костей. Всюду снег — под нами, вокруг нас, на много миль окрест, и даже в воздухе его так много, что кажется — не идёшь, а пробираешься сквозь многометровый сугроб. Метель всё набирает силу. Друзья что-то кричат, но ветер уносит звуки и до моих обмороженных ушей долетают лишь обрывки фраз. Очень хочется есть и пить. Я спотыкаюсь, падаю. Поднимаюсь, снова падаю. Встаю на колени и смотрю на снег, зачёрпываю его онемевшими руками, хватаю ледяными губами, проталкиваю в глотку ещё сохранившим остатки тепла языком. Жажда понемногу отпускает. Я оборачиваюсь и вижу только метель. Верчу головой — влево, вправо — то же самое. Я не понимаю, куда делись мои попутчики. Сергей — мой лучший и единственный друг, мой брат, не по крови, но по всему остальному, что только может быть у настоящих, любящих и заботящихся друг о друге братьях. Лиза и её сыновья, которых я знаю всего ничего, но уже успел сродниться с ними. Наверное, это горе. Радость никогда так не объединяет людей, как это делает горе. Оно превращает самых разных людей, самых разных убеждений, в монолит, который может расколоть только беззаботность счастья. Ведь счастье, как правило, у каждого своё. А вот горе бывает одно на всех. И, как показывает история, бывает не так уж редко…
