– Ай, блин, больно же!
– Руки убери!
– Убери йод!
– Джеронимо! Прекрати вести себя, как ребенок!
– А что, тебе разонравилось играть в мамочку?
Звук плевка, и сразу – полный ужаса возглас Вероники:
– Это что – зуб? О, santo Jesus!
– Подумаешь, один какой-то зуб. Ай! Старая коварная карга с черным, как преисподняя, сердцем!
– Пока не смажу все ссадины, никуда не вырвешься.
Я открыл глаза и застонал. Болело все, и вывихнутое плечо частично уступило место головной боли, боли в ребрах, во всех суставах и внутренностях. С помощью боли я нашел у себя такие органы, о которых и не подозревал. Вот, например, этот. Как он называется? Боль сиренево-ледяная, злая, нудная, кошмарная. По первым буквам получается «селезенка». Хм, забавно. Тоже интересный талант, если разобраться.
Надо мной матово светится потолок. Значит, я в салоне. Лежу на полу. Тихо и спокойно, можно дышать – значит, мы все еще герметичны. Память пока не показывала всего, но кое-что прорывалось. К примеру, летящие, будто в замедленной съемке, сцепившиеся Джеронимо и Вероника. Грохот, от которого чуть не лопаются барабанные перепонки. Штурвал, оставшийся у меня в руках. Кстати, вот он. Я отбросил бесполезную загогулину.
В двух шагах с пассажирского сиденья торчат ноги Джеронимо. Над ним нависает Вероника с пузырьком йода. Такая трогательная картина. Я улыбнулся и, сам того не желая, пропел:
– «Сестра и брат, взаимной верой вы были сильными вдвойне. Вы шли к любви и милосердью в немилосердной той войне»…
Мне отчего-то помстилось, будто я стою на сцене перед погруженным во тьму залом и пою в микрофон, а сзади кто-то наигрывает на рояле.
Придя в себя, я услышал свое собственное «а-а-а». Похоже, в реальной жизни песни не получилось дальше слова «сестра». Я сам себе напомнил умирающего танкиста из древнего фильма о войне.
Услышав мой писк, Вероника сунула пузырек в руки Джеронимо и в один прыжок одолела расстояние до меня. Я с любопытством посмотрел на черный солдатский ботинок, опустившийся мне на грудь. Медленно поднял взгляд выше и содрогнулся всем телом.
«Не смотри!» – крикнул я мысленно, ощущая себя теперь невероятной помесью Сэта Гекко и его знаменитого прототипа – Хомы Брута. Но не смотреть я не мог.
Вероника что-то искала в багажном отделе у меня над головой. Но, святые угодники, неужели она не понимает, до какой степени короткий у нее топ, как свободно болтается и какой открывает вид?
– Ага, вот! – торжествующе провозгласила Вероника, вытянувшись еще сильнее.
