Элеонора осталась на ночь. Ходила за мной хвостом, не давая даже закрыть дверь туалета — до тех пор, пока я, повысив голос, не сказала, что не собираюсь там вешаться.
Когда Костик, наконец, заснул сидя, я осторожно уложила его, прикрыла одеялом и долго стояла, рассматривая в слабом свете ночника лицо. Зачем-то выискивала в нем черты лица Димы, как будто пыталась его воскресить. Потом ушла на кухню, села напротив Элеоноры.
— Это все может быть херня, — заявила она.
— Может.
Я закрыла глаза и прокляла все. Поселок, в котором нет ни одного круглосуточного магазина; город, который изгадил последний год нашей жизни; страну, в которой людям, потерявшим все, запрещается покупать единственное подходящее лекарство до восьми утра; вселенную, которая хрен когда подыграет, если тебе это нужно, зато охотно подкрадется и выбьет табуретку из-под ног, когда кажется, что хуже не бывает.
— Давай свои сигареты.
Элеонора подвинула мне пачку. Я закрыла дверь и открыла окно. Села на подоконник. Струйка дыма потянулась в теплую предрассветную мглу. Я провожала ее взглядом и думала, думала. Что, не разыщи меня тогда Дима, я, может, была бы уже мертва. Сдохла бы в какой-нибудь клоаке, не приходя в сознание, и не было бы у меня ни семьи, ни сына — ничего.
В оконном стекле отражалась ваза с цветами. Увядшими за три дня белыми розами.
Зачем?! — подумала я. Ты ведь никогда не дарил мне цветов «просто так». Зачем были эти цветы? Чтобы… чтобы осталась память?! Нет. Я вышвырнула окурок за окно, схватила вазу и бросила следом. Замерла, упершись руками в подоконник.
Звон разбитого стекла раздался будто взрыв. А потом — тишина. Чудовищная, не совместимая с жизнью, тишина. В Красноярске, открыв окно среди ночи, всегда что-нибудь слышишь — едет машина, кто-то идет и бормочет в телефон пьяные оправдания, парочки выясняют отношения. А здесь — все как будто вымерло.
— А ты чего молчишь? — спросила я, не оборачиваясь. — Ты ведь всегда говоришь. Скажи что-нибудь.
Элеонора пошевелилась, скрипнула табуретка, зашуршала клеенка на столе.
— Что?
— Что угодно.
— Тогда погоди с ума сходить. — Эля очень постаралась выговорить это твердо. — Может, там перепутали что-то — бывает ведь. Вазу швырнула — молодец. А теперь сядь и успокойся.
— Если перепутали, — медленно проговорила я, — то я буду радоваться. О, как я буду радоваться! Танцевать буду! Как в школе, на Осеннем балу! — Последнюю фразу я выкрикнула.
— Тише ты! Костика разбудишь.
