— Твою мать! — Николай Васильевич быстрым шагом двинулся куда-то. Я проследил взглядом направление, увидел в темноте смутные очертания. Труп.
Я вздрогнул. И как будто прозрел: увидел еще одно тело, лежащее на земле, неподалеку — третье. Эти двое были мужчинами. А туда, куда побежал Николай Васильевич, я старался не смотреть. Не потому, что боялся увидеть там Юлю. А потому что боялся увидеть там Юлю и не почувствовать ничего, кроме облегчения. Слова Николая Васильевича оставались словами. Они сломали меня. А вот построить что-то новое я пока не сумел.
Подошел к перевернутому седану — кажется, «Мерседесу», — и, прислонившись к колесу, закурил. Показалось, что под ногой что-то хлюпнуло. Я наклонился, чиркнул зажигалкой еще раз. Увидел белую руку, торчащую из-под крыши, лужу крови. Отскочил в сторону и присел на корточки, пытаясь сообразить, что же тут произошло.
А зажигалка все горела. И в свете пляшущего бензинового огонька я увидел на земле что-то вроде ленточки черного цвета. Поднял к глазам, морщась от летящего в лицо сигаретного дыма. И вдруг узнал.
На фотке, что показывал Арсен, Юля была в блузке с такой вот ленточкой в роли галстука. Я поднес ленту к носу, ощутил тошнотворно-сладкий запах духов — последний штрих к образу развращенной малолетки. Рука, держащая ленточку, задрожала.
— Уроды, — прошептал я.
Вспомнил Юлю. С ее вечно серьезным выражением лица, одетую, как мальчишка. Что же заставило ее превратиться в чучело, которое я видел на фотографии? Какая тварь осмелилась сотворить с ней такое?
— Надо было все тебе объяснить, — прошептал я ленточке. — С самого начала. Ты бы отпсиховала месяц, а потом — все было бы гораздо лучше. Я сумел бы тебе помочь… Но знаешь, что? Если не поздно, то я еще попытаюсь.
Я опустил ленточку в карман пиджака, и пальцы наткнулись на галстук, который сунул туда еще перед выходом. Две полоски ткани, широкая и узкая, переплелись, и у меня в сердце что-то с чем-то соединилось, вспыхнуло и начало гореть ровным, спокойным светом.
— Ты, главное, живи, — прошептал я, вставая. — А я тебя больше одну не оставлю.
Теперь я был готов увидеть, над чьим трупом горестно стонет Николай Васильевич. Теперь я знал, что, увидев Юлю, почувствую не просто боль — настоящий ад.
