«Нравится ли?» — задумалась Энрика и вспомнила утреннюю встречу с женихом. «Уже пиликаешь?» — спросил он. Разве так говорят, когда нравится, когда… когда любишь? Словно воочию увидела она Гиацинто, в его неизменном пальто, за которым, как иногда кажется, — какая-то сплошная порода, а не человеческое тело.
«Увидишь ты его человеческое тело, — подумала вдруг Энрика, да таким мерзким мысленным голосом, что сама содрогнулась. — Может, уже сегодня». Только лишь попыталась вообразить брачную ночь — в глазах сделалось темнее, чем на улице.
— Ну а что же мне делать? — шепнула Энрика, закрыв глаза. — Правда — к Рокко бежать? Сыну жреца отказать? Точно из дома выкинут, и куда мы? К колдуну ютиться? То-то он обрадуется, нечего сказать! Нет… Хватит, Рика. Забудь про страх. Забудь про гордость. Знаешь, что должна делать, — вот берись и делай.
Она тихо заплакала, а потом задремала, измотанная треволнениями дня. Не заметила, как приоткрылось окошко от порыва ветра, как погасли свечи. Холод только укрепил ее сон, заставил кутаться в него, как в одеяло.
Энрике привиделся оркестр. Огромный оркестр: золотятся трубы, поблескивают лаком контрабасы и виолончели, высится пюпитр с нотами. Только никого нет, пусто. Инструменты лежат, позабытые, ненужные, и только Энрика стоит со скрипкой. Смотрит на все это богатство.
«Давай, пиликай!» — раздается голос сзади.
Энрика поворачивается и видит большой зрительный зал, но все места пустуют. Только на одном сидит, зевая, Гиацинто и придирчиво рассматривает ногти на правой руке. Кажется, вот-вот пилочку достанет…
«Ну же, пиликай! — повторяет он и смотрит на Энрику. — Ты ведь этого от меня хотела?»
Энрика понимает, что она в церкви. Стоит посреди алтаря. Не по себе становится. Пусто, страшно, а взгляд Дио сверлит спину.
Энрика поднимает скрипку, пальцы сжимают струны, скользит смычок… И ни звука. Тишина со всех сторон давит, сжимает инструмент. И скрипка кажется мертвой, безжизненной. Энрика играет изо всех сил, от звука уже должны вылетать стекла и рушиться стены, но слышит только тишину. Даже своего дыхания не различить.
— Рокко, — прошептала Энрика. — Прости…
— Рокко-то, может, и простит, — послышался издевательский голос. — А вот я за своих — со свету сживаю.
Будто толкнули. Энрика подпрыгнула, разом вынырнув из сна с гулко и часто колотящимся сердцем, выпученными глазами, бестолково глядящими в темноту. До чего же холодно! Даже на столе снег лежит.
