Стояла зима. За окнами, под ветром, старые кедры переговаривались неизвестно о чем, но мне нравилось воображать их тори старинного образца, обеспокоенными каким-то нововведением. Часы отсчитывали время. В камине огромное сырое полено стало шипеть и потрескивать, над ним взметнулся язык пламени, по углам комнаты сгрудились и заплясали тени. В самых дальних углах неподвижные громады тьмы застыли, подобные старым дуэньям. На противоположной стене, в темной части комнаты, находилась всегда запертая дверь.
Она вела в зал, но ею никто не пользовался. Возле нее однажды произошло событие, не служившее к чести нашей семьи, и мы не имели обыкновения обсуждать его. Пламя освещало старинные кресла благородных пропорций. Руки, изготовившие их обивку, давно истлели в земле, инструменты, служившие им, рассыпались в пыль.
Никто ничего больше не ткал в этой старинной комнате — никто, кроме трудолюбивых старых пауков, которые, наблюдая, как разрушаются древние вещи, готовили саван для их праха. В паутинном саване вокруг карнизов уже покоилась выеденная древоточцами сердцевина дубовых панелей.
Конечно, в такой час, в такой комнате подстегнутая голодом и крепким чаем фантазия могла увидеть привидения тех, кто занимал эту комнату прежде. На меньшее я не рассчитывал. Огонь то вспыхивал, то угасал, тени плясали, воспоминания об удивительных происшествиях как живые вставали в моем мозгу. Но вот высокие — в рост человека — часы пробили полночь, а ничего не случилось.
Ночь шла к концу, я продрог и почти засыпал, когда в соседнем зале послышалось то, чего я ждал — шорох шелковых платьев. Затем в комнате стали появляться высокородные дамы и их кавалеры эпохи короля Иакова. Они были чуть плотнее теней — величественные, хотя едва различимые; но все вы и прежде читали истории о привидениях, все вы разглядывали в музейных залах платья того времени — стоит ли описывать их здесь. Пришельцы расселись на креслах, быть может, несколько небрежно, если вспомнить о драгоценной обивке. Шелест платьев утих.
Что ж, я увидел привидения и не был ни испуган, ни убежден. Я собирался подняться с кресла и пойти спать, как вдруг из зала донесся легкий топот, время от времени слышалось царапанье когтей по паркету, как будто поскользнулся какой-то зверь. Страха я не испытывал, но мне стало не по себе. Топот приближался к комнате, в которой я находился. Затем я услышал, как с шумом втягивают воздух жадные ноздри; быть может, «не по себе» — не самое подходящее выражение для описания моих чувств. Вдруг в комнату ворвалась стая черных созданий,
