Я привез ей самый дорогой и толстый из найденных мною модных журналов. Точно помню, что стоил он 25 рублей. Больше половины моей ефрейторской получки. Когда я — по возвращении — принес свой подарок к ней на склад, она была потрясена и взяла журнал с такой осторожностью, как будто он был хрустальный. И спросила, сколько она мне должна. Я ответил элегантно, но несколько легкомысленно: «Если ты хочешь быть со мной в дружеских отношениях, то никогда об этом не заговаривай!» Я не имел в виду ничего конкретного, но она поняла это по-своему, зарумянилась и взяла меня за руку. Мой опыт общения с женщинами и, соответственно, знание женской психологии были равны нулю, но что-то я все же сообразил. Это был случай, схожий с ситуацией Стася Луцкого. Вряд ли я казался ей таким уж обольстительным, тем более что она была года на два-три меня старше. Видел я ее старшину — красавец! Но роман со старшиной особых перспектив не имел, а я был из Ленинграда... А ей предстояло мотаться по воинским частям со своим дядей полковником... Что там было с ее семьей, я не помню, хотя она и рассказывала.
Я осторожно высвободил руку, еще что-то куртуазное сказал и ушел. Через несколько недель нас перебросили под Иркутск, а на новом месте дислокации полка я Марину почему- то больше не встречал.
Потом уже я представлял себе реакцию моей семьи, если бы я привез в наши три комнаты в коммуналке красавицу- жену из Сибири. Без профессии, без заработка, с неясным будущим — хорош муж...
Вернемся, однако, назад — к хронологии.
22.1.1956. «Привет, дорогие! Получил ваше письмо от 16.I. Пусть мои слова о „небезопасности работы" (Черт меня, дурака, дернул за карандаш!—Я. Г.) вас ничуть не тревожат. Я-то лес не валю. Бываю в лесу, когда бог на душу положит. Два-три раза в неделю. Остальное время хожу в Алзамай, поселок как-никак, люди живые. Или читаю. Мы взяли для роты в библиотеке соседней части 70 книг. Книги выбирал я. Часа два копался, но, разумеется, десяток книг подобрал специально для себя: Эренбурга, А. Толстого, Герцена, Нексе, Гюго. Днями сижу у печи и читаю. Сейчас „Падение Парижа" перечитываю. „Аэлиту" повторил с удовольствием. Правда, она не произвела на меня столь сильного впечатления, как в первый раз. В первый раз прочел повесть А. Толстого „Эмигранты". Прекрасно.
Приеду скоро, родные. Видите ли, я безусловно персона значительная, но, увы, я пока не командир батальона. Однако все впереди.
Страшно огорчило меня известие о разгроме библиотеки Дома книги. Сильно потрепали? Сколько еще читать надо, а в городе ни одной приличной библиотеки не осталось. Ницше наверняка изъяли. Кому мешают книги? Книги не для того ли предназначены, чтобы их читать? Это, кажется, вполне ясно. Когда Савонарола жег книги—это понятно, но теперь к чему?»
