16.ѴІ.1955. «Здравствуйте, дорогие. Простите, что пишу с перебоями.
В оправдание свое приведу распорядок дня: в б часов — подъем, в 7 — завтрак,
около восьми строимся на развод, в 8—на работу. С 2 до 3 обед. В б конец работы (официально), но освобождаемся окончательно в 7. Ужин. Вечерняя поверка. Отбой. На письмо, конечно, выгадать можно, сам теперь вижу. Буду писать чаще. Даю торжественную клятву».
Я почему-то пропустил физзарядку. А она была. Правда, не совгаванский бег, а традиционные упражнения. Но за этим ритуалом лично наблюдал командир полка подполковник Коротченко. Впрочем, вскоре он стал полковником.
Клятву я не сдержал, следующее письмо написал лишь через десять дней.
Я стал писать реже не только потому, что не хватало времени. Для короткого письма время всегда можно было найти. Но в Совгавани, откуда я писал только что не ежедневно, это была отчаянная попытка сохранить связь с той недавней жизнью, что казалась тогда единственно моей. В монгольской степи все изменилось. Та, прошлая жизнь, при всей ее привлекательности постепенно уходила на второй план, а новая реальность приобретала органику. И появлялась полуосознанная мысль, что этот опыт мне еще пригодится. Соответственно, потребность связи с «идеальным прошлым» потеряла свою остроту. Я жил настоящим и трезво оценивал меру испытаний, на мою долю выпавших.
28.VI.1955. «Я прочел 1-й том „Домби и сына". , но Диккенс не кажется мне столь конфетным, как прежде. Приходится удивляться „как поумнел этот старый век". (Отсылка к Марку Твену, который писал, что в юности отец казался ему совершенным глупцом, но с его собственным взрослением удивительно умнел.—Я. Г.) Юрина мама (Юра Романов, мой приятель, о котором я уже упоминал.—Я. Г.), женщина, между прочим, очень неглупая, как-то сказала мне (разговор шел о Диккенсе, и я высказывал свою точку зрения), что понимание Диккенса надо выстрадать. Это, пожалуй, чересчур сильно, его можно понять, и не претерпевая тех бед, которые он обрушивал на бедные головы своих героев. Не скажу, чтобы мне приходилось особенно страдать, попросту говоря, ваш сын узнал, что такое холод, голод».
И дальше вполне неожиданный пассаж: «Не можете ли вы сунуть в посылку программу филфака университета и пару учебников по сей программе, если, разумеется, это не вызовет затруднений (я имею в виду в отношении истории литературы — литературу западную)? Я бы, пожалуй, мог понемногу заниматься. Сейчас это сложно, но попозже будет проще. Был бы очень и очень вам благодарен».
