Остальных, честно говоря, помню смутно...
Письмо это я отослал вместе со своим в Ленинград, и оно, к счастью, сохранилось.
Юра дважды приезжал в отпуск в Ленинград в начале шестидесятых.
Но приезжал он летом, а я в это время был в экспедиции. Свой адрес он моим родителям не оставил. Так мы друг друга и потеряли. А на детский сад я отчего-то не написал.
Жив ли Юра? Он был всего на год меня старше...
Отсутствие писем очень мне мешает. Плавного и цельного рассказа не получается. Придется вспоминать некие ключевые сюжеты этого последнего — и очень важного — полугодия службы. Снова — службы.
Командир 1-го взвода Миша Чигвинцев уговорил-таки начштаба , и в один из прекрасных июльских дней 1956 года Ширалиев сказал мне: «Приготовь погоны. Завтра будет присвоение званий». Я уже несколько недель был командиром отделения и как командир 1-го отделения выполнял обязанности помкомвзвода.
Чигвинцев с удовольствием перевалил на меня большую часть своих обязанностей. Я должен был поднимать взвод утром, выводить на физзарядку, водить на строительство офицерского городка, а главное, поддерживать на должном уровне дисциплину. А мой комвзвода спал сколько хотел и морально готовился к демобилизации.
Когда я сообщил родителям, что намерен изменить характер своей службы, они отнеслись к этим планам с сомнением. Мама просила меня хорошенько подумать. Я, конечно, понимал, что новая должность будет гораздо хлопотней прежней, что привольное житье закончится. Но меня не оставляла честолюбивая мечта о сержантских лычках. Зря, что ли, прошел хотемкинскую школу? Однако насколько все будет сложно, я не понимал.
Сложности эти начались довольно быстро и неожиданно. Один из моих приятелей, тот, что научил меня двум замечательным песням — «Жизнь моя отравлена тобою...», которую я цитировал, и «Скоро-скоро быстрые олени унесут в неведомую даль...», которую не цитировал, — через несколько дней после моего вступления в должность подошел ко мне и сказал: «Все, что между нами было, забудь. Ты теперь начальник». Я попытался его урезонить, но он только покрутил головой и отошел. С другим моим полуприятелем, упомянутым в письме Юры Рыбина Шаньшаровым, произошла и вовсе меня поразившая история. Шаньшаров — имя его, к сожалению, не помню, — был вполне интеллигентный юноша из Ангарска. Мы с ним иногда беседовали, он мне показывал фотографию своей девушки — очень даже миловидной. Но опять-таки вскоре после перемены моего, так сказать, статуса, проходя мимо и глядя на меня с ненавистью, Шаньшаров прошипел сквозь зубы: «Ходят тут суки с блядскими глазами...» Я не сразу понял, что это означает, и не успел ему ответить. Но когда через некоторое время сцена повторилась, то я его остановил и сказал: «Если я еще раз это услышу, то при всех набью тебе морду!»
