Герой как верволк | страница 9
— Думаю, да. Не знаю, как было на самом деле.
— У многих был дай-бет. Они могли это поправить, но ежли было что-т ещё, то таких они просто не брали. Конечно, когда всё закончилось, никаких лекарств для них больше не было, и они довольно быстро повымерли. Когда я был молод, то думал, что оно именно эт и означает: дай-бет — ты помираешь.[1] На самом деле это сладость крови. Ты слышал об этом?
Пол кивнул.
— Хотелось бы как-нибудь попробовать малость, но я так и не подумал об этом, пока их ещё можно было найти.
— Если они не были господами…
— Эт не значит, что я б убил их, — быстро добавил старик. — Просто взял бы одного, чтоб резануть ему чутка руку, а я мог попробовать. Тогда — это будет 2009; сейчас уже почти писят годков прошло — я знавал нескольких, как раз моего возраста… Что я собирался сказать в самом начале, так это то, что мы, Пенделтоны, ни о чём таком не помышляли. Мы фермерствовали, и собирались продолжать, растить свои собственные овощи и разводить свой собственный скот. Ну, какое-то время мы так и делали, но долго это не продлилось.
Пол, который никогда не рассматривал идею того, чтобы жить с земли, и даже не представлял, что подобное возможно, мог только смотреть на него, ничего не говоря.
— Возьми, к примеру, куриц. Все всегда говорили, что нет ничего проще, чем разводить куриц, но эт было, когда было лекарство, чтобы добавить его в воду для защиты от болезней. Ну что ж, пришло время, когда ты не можешь его достать — также, как и банку бобов в этих их магазинах, где не используют деньги, карты или чего-то, что человек мог бы понять. У моего бати была стая в две сотни голов, когда разразилась болезнь, она выкосила всех кур за четыре дня. Считается, что нельзя есть тех, что умерли от болезни, но мы всё равно делали это. Ощипывали и консервировали — к тому времени наш старый локер,[2] подключавшийся на стене, уже не работал. Когда вся курица была законсервирована, батя оседлал лошадь, которая тогда была у нас, и поскакал за двадцать пять миль туда, где новые люди растили курицу для себя. Хотя, полагаю, ты знаешь, что с ним случилось: они не хотели продавать, и они не хотели меняться. Наконец, он принялся умолять их. Он был Пенделтоном, и всегда плакал, когда рассказывал об этом. Он говорил, что чем сильнее молил их, тем страшнее они становились. Ну что ж, наконец он протянул руку и ухватил одного за ногу — он стоял перед ними на коленях, — а тот ударил его по лицу книгой, которая была у него с собой.