Герой как верволк - Джин Вульф

Ноги, сквозь джунгли несите нас!

Тьму проницает наш волчий глаз!

Слушай погони язык и глас

И раз, и другой, и третий!

Редьярд Киплинг, «Охотничья песня Сионийской Стаи»

Ухнул филин, и Пол вздрогнул. Мир Пола состоял из страха, мостовой, плоти, смерти, камня, тьмы, одиночества и крови; вся кровь была, по сути, одинакова, а вот страх принимал различные формы, и за четыре года с момента смерти матери он практически не видел другого человеческого существа. На ночном митинге в парке он выглядел как розовощёкий молодой человек, сидевший в последнем ряду с краю, сложив на сведённых вместе коленях безупречно чистые руки (в отношении ногтей Пол был особенно внимателен).

Оратор говорил живо и занимательно, он определённо был хорошо знаком с темой (о чём бы она ни была) и нравился аудитории. Пол, слушатель и зритель, знал многие из слов, которые тот использовал; однако за прошедшие полтора часа он ничего не понял, и сидел, делая вид, что слушает, завернувшись в краденый плащ и собственные мысли, наблюдая за толпой и парком — по крайней мере, это не было домом-призраком, не было ловушкой; луна уже взошла, аромат ночных цветов наполнял воздух парка, а деревья, растущие вдоль тропинок, светились голубоватым светом, который сами же и вырабатывали; в городе, за пределами последней живой изгороди, огромные здания, новые и старые, казались горами, подсвеченными изнутри.

Полисмен — не человек и не господин — неторопливо брёл по краю толпы слушателей, его глаза горели тупостью. Пол мог бы убить его меньше чем за секунду, и смаковал мысль о смерти полисмена в отдалённом уголке своего разума, даже сосредоточившись на том, чтобы выглядеть как один из них. Под самыми звёздами прошла пассажирская ракета, оставляя за собой светящиеся полотнища.

Митинг был окончен, и он подумал, не послужила ли ракета неким сигналом к этому. Господа не пользовались временем — по крайней мере не так, как это делал он, не так, как научила его худая женщина, что была его матерью, в небольшом приюте, устроенном ею в башенке дома, некогда (по её словам) принадлежавшего семейству Горо: сейчас же это был всего лишь обычный дом, слишком старый, чтобы его сносить. Не пользовались они и деньгами, о которых он, как и любой другой старомодный Homo sapiens, всё ещё хранил некую расовую память, как о забытом боге: могучей некогда магии, что потеряла всю силу.

Господа поднимались, и там были слёзы и смех, и этот третий эмоциональный тон, который не был ни весельем, ни печалью: шелковистый звук, который люди издать не в состоянии, но который, как думал Пол, мог выражать довольство — подобно мурлыканью кошки, или чувство общности — подобно воркованию голубей. Полисмен кивал лохматой головой, улыбаясь, греясь в чувстве признания, одобрения тех, кто возвысил его из животного состояния.