— Нравится?
— Еще бы!
— Так вот — возьми себе Рекса. А я вернусь с фронта — ты мне его обратно отдашь.
Он говорил так, как будто был твердо уверен, что вернется, но я-то уже знал, что с войны можно и не вернуться.
Иван Михайлович пожал мне руку, как взрослому, и предостерег:
— Смотри не накорми горячим.
— Ладно.
Он предложил мне деньги на содержание Рекса, но я, конечно, отказался.
Это был наш последний разговор. На другой день Иван Михайлович пришел к нам в класс попрощаться. Он весь был в военном и все на нем было новенькое, необношенное. Извинившись перед Ольгой Михайловной, он улыбнулся нам:
— До свиданья, ребята!
На следующий день он уехал.
Директором школы теперь стала Нинель Викторовна. Она тоже была ничего, но уж совсем не то. Она даже подражала Ивану Михайловичу, но в нем чувствовался хозяин школы, а в ней этого, хозяйского, совсем не было. Иван Михайлович и ходить-то умел по-директорски. Пройдет по школе молча, и самые хулиганистые успокоятся. У него были очки в тяжелой оправе, а у нее — пенсне, которое того и гляди махнет крылышками и улетит. И вообще, Иван Михайлович умел сказать так, что на всю жизнь запомнишь, а она то улыбается, то наставляет брови.
Говорят, что Нинель Викторовна — строгая, может быть, это и так — мне трудно сказать, со мной она говорила всего один раз.
* * *
Вот тут и произошло то, что я потом называл «сказочный ужин». Да и как его иначе назвать, хотя он окончился плохо.
Вечером мама поставила на стол сметану в двухлитровой банке, каждому по чашке сахарного песку, кусок ярко-желтого сливочного масла, которое бывало у нас до войны, и еще каждому по две шоколадные конфеты «Кара-Кум», в бумажках. (Кроме того, шесть конфет я отнес Кирьяковым.)
Я не понял, откуда вдруг у мамы такое богатство, а Нюра отодвинула чашку с сахаром. Мама снова передвинула ее Нюре.
— Ешь!
Сестра с сомнением дотронулась указательным пальцем до сахара, подняла на маму глаза:
— Обещай, что этого больше не будет.
О чем они говорили? Я с удивлением смотрел то на одну, то на другую.
Мама хмуро и серьезно ответила:
— Нет, не обещаю. Как я могу обещать? Сама подумай…
Нюра кивнула, но чашку опять отодвинула:
— Сахар твой.
Мама притворно рассмеялась:
— Будем теперь считаться: «твое — мое».
Нюра обернулась ко мне:
— И ты не смей брать.
— Ну это ты ни к чему, — нахмурилась мама.
— Очень даже к чему.
— Я тоже пойду и сдам… Как это я раньше не догадалась, — проговорила Нюра.
— У тебя не возьмут. Ты посмотри на себя: на кого ты похожа… А я — совсем другое дело.
