— Не спится? — спросил он.
— Угу, — промычал я.
Теперь-то я понял, что попал в кабинет биологии, у нас в школе был такой скелет, и он тоже стоял в углу.
Утром мы попросили Нюру, чтобы она завела граммофон. Вместо нее ответил Кирилл Петрович:
— Граммофон не играет. При переезде сломалась мембрана… Там пустяки, надо будет как-нибудь припаять…
(Надеясь, что он исправит граммофон, я позже наточил на бруске десятка два иголок. Услышать голос этого граммофона стало моей мечтой, но мечта эта так и не сбылась.)
Запомнилось также наше возвращение домой. И не все возвращение, а только кусочек. Где-то на полпути мы присели отдохнуть на поваленную ветром осину. Откуда она взялась на берегу Виляйки? Кругом рос только кустарник. Вершина осины касалась воды, а ствол лежал на берегу. Гриша молча смотрел на воду, а я сидел рядом. Плеснула большая рыба, и по тихой воде пошли круги.
— Вот тут карась хорошо клюет, — проговорил Гриша. — Один раз я здесь десять штук взял…
Этот случай я помнил. Мама пожарила тогда их в сметане. Превкусные были караси, только очень уж костистые.
Так закончился наш поход в Алмазово.
* * *
В феврале мама ходила в Алмазово и, вернувшись, сказала, что Нюра родила девочку, которую назвали Светой. Теперь я стал дядей… Оказывается, и второклассники могут быть дядями.
От отца мы получили письмо — их часть стояла на отдыхе. Он сообщал, что видел пленных немцев, обутых в огромные, сплетенные из соломы валенки. Мама и я сразу написали ему о всех наших домашних новостях.
Однажды, в начале марта, кто-то постучал в ставню. Вошла Нюра, вся в снегу, худая-прехудая, со Светкой на руках. Светку положили на кровать и перепеленали.
— Мама, — сказала Нюра, — Кирилл ушел на фронт. Я решила до конца войны жить у вас. Господи! — воскликнула она. — Я же ведь не одна… Совсем забыла.
Не одеваясь, она выбежала на улицу и привела старика в широченном тулупе и с кнутом.
— Вот — Степан Иннокентьевич… Наш возчик.
— Степан Иннокентьевич уже были у нас, — вгляделась мама в старика. Вспомнил его и я. Он и сейчас все время улыбался и заискивающе говорил:
— Не извольте беспокоиться…
Степан Иннокентьевич принес со двора замерзший фикус и узел с какими-то вещами.
— Вот и все, что мы нажили, — засмеялась Нюра.
— Какая важность, — махнула рукой мама.
— И правда, — кивнула Нюра, — не в этом счастье.
— А граммофон? — спросил я.
— Граммофон? — Нюра помедлила, наморщила лоб. — Не помню, где он…
— Я дарил тебе Рыжика, — напомнил я.
