.
Однажды вечером, когда Гарольду было около семи месяцев, Джулия, как обычно, сидела в кресле и кормила его. Неярко горел ночник, в комнате было тихо и уютно. Это была настоящая материнская идиллия – любящая, заботливая мать кормит свое ненаглядное дитя. Но вот что вы прочли бы в мыслях Джулии, если бы смогли прочитать их: «На помощь! Помогите! Кто-нибудь, спасите меня!»
В этот момент – подавленная, уставшая, измотанная – она просто ненавидела этого маленького ублюдка. Он подольстился к ней, соблазнил, а теперь, фигурально выражаясь, просто топтал ее душу своими сапожищами.
Он был наполовину очаровательный купидон, наполовину грубый солдафон. Этот жадный засранец хотел заполучить все и сразу. Гарольд распоряжался сном Джулии, полностью завладел ее вниманием, определял, когда ей можно принять Душ, отдохнуть, пойти в туалет. Он диктовал ей, что думать, как выглядеть и когда плакать. Джулия чувствовала себя несчастной, жалкой и подавленной.
В среднем младенец требует внимания>{58} взрослого каждые 20 секунд. Матери в течение первого года жизни ребенка>{59} недосыпают примерно 700 часов. Удовлетворенность от брака падает>{60} в среднем на 70%, а риск материнской депрессии удваивается. Если Гарольд испытывал хотя бы малейший дискомфорт, он принимался пронзительно верещать, чем мог довести Джулию до истерических рыданий, а Роба сделать раздраженным и несчастным.
Невероятно утомленная Джулия сидела в кресле, кормила своего сына и думала о том, что она навсегда превратилась в жирную бочку. Мысли ее блуждали, словно в темном дремучем лесу. Она думала, что никогда уже не будет хорошо выглядеть в облегающих юбках. Она никогда больше не будет ничего делать по своей прихоти. Она превратится в высосанную до дна жертву гражданской войны – войны сыночка с мамочкой. Гуляя с ребенком, Джулия уже познакомилась с праведными кормящими матерями, гордыми, как крестоносцы («суперсиськоносцы!»); самозваными королевами песочниц, которые постоянно делали ей замечания, что она не так ухаживает за ребенком («самодовольные ханжи!»); с опустившимися мученицами материнства, которые бесконечно ныли, какая ужасная у них теперь жизнь и какими бездушными и черствыми стали их мужья и родители. Джулия втягивалась в скучнейшие разговоры на детской площадке, которые, как заметила однажды гарвардский историк Джилл Лепоре>{61}, всегда об одном и том же: мамаши всегда жаждут снисходительности, а папаши – аплодисментов.
