Раздался звонок в дверь.
— О! — подскочил Серегин отец. Побежал, открыл дверь, — ну наконец-то! — вскричал он радостно.
— Дверь вы заказывали? — в проходе стояли два мужика.
— А-то! Конечно, мы! Вот, дверь теперь железную ставлю, — крикнул он гостям, — довела сестра, сволочуга. Всем же треплется, что у меня семнадцать тысяч долларов в серванте спрятаны. Теперь, вот, дверь железную ставлю. Заходите, мужики, заходите, — приглашал он, — а то — семнадцать тысяч! Да откуда у меня такие деньжищи. А ведь все думают. А у нас тут наркоманы всякие, ворье, они же разбираться не будут, кто тут дура — сестра или кто! Они же всем бритвой по горлу. Вот — дверь ставлю. Мужики, давайте водочки.
— Нет, мы на работе, — замялись мужики.
— Работа не алитет, в горы не уйдет. А то — семнадцать тысяч за шкафом, а водочки, оно ж надо для работы, — частил Серегин отец. Мужики переглянулись.
— Дверь-то будем ставить?
— Конечно! Боря! — Серегин отец вернулся к столу, — Боря, вот скажи мне, ведь сволочуга сестра, ведь так! Ну скажи. У меня, что ли, денег — куры… У меня денег… Во, — он показал свои тертые бугристые ладони, — я своим трудом все, я слесарь шестого разряда, а она, подлюка. А знаешь, во сколько мне эта дверь бронированная обошлась, знаешь? — пол моей зарплаты! — он в сердцах отмахнулся.
Мужики стали устанавливать дверь. Серегин отец вдруг внезапно приуныл, сидел на стуле, голову в ладони упер, никого не замечал — тосковал молча.
— Пойду я, — Борис Евгеньевич поднялся, — работа.
— Иди, Боря, — отмахнулся Серегин отец. Вдруг воскликнул оживленно: — О как! Глядите-ка, — во жизнь какая штука — я ее, а она, — говорил он, все глядя в одну точку на полу. И Вадим, и Борис Евгеньевич, глянули на пол, где возле стола блестела сладенькая лужа от компота. — Муха, — оживленно объяснял Серегин отец. — ну достала, змея; я ее хвать и с размаху об пол, она, в аккурат, в эту лужицу и плюхнулась. В себя пришла, а, куда там! компоты моя жена такие сладесшие делает, просто сиропы — до тошноты. И муха эта, туда-сюда, все — попала, — он даже в ладоши хлопнул, — а теперь глядите — выбралась! Вот оно как — и, значит, нет на мне этого греха, как говориться, умываю руки.
— Да-а, — все глядя в пол, произнес задумчиво Борис Евгеньевич; вдруг добавил, серьезно как-то добавил: — Но помысел убить ее был. Значит, грех остался. Помыслы — тоже есть грех.
— А, — отмахнулся Серегин отец, — на каждый помысел есть промысел — видал же, выбралась. Вот доказательство промысла Божьего, не взирая на все мои помыслы, вот так-то, — разгорячившись, заключил он.
