На площади, возле сожжённой гитлеровцами школы, селяне соорудили виселицу и учинили над изменником самосуд. Командир 528-го стрелкового полка майор А. X. Кузнецов проезжал случайно через Лунево, когда на шею старосте уже набросили петлю. Появись он минутой позже, и не пришлось бы мне и следователю особого отдела столько дней заниматься стариком. Его доставили в прокуратуру со связанными руками двое подростков и немолодая, с измождённым лицом женщина. Подавая записку Кузнецова, она сердито заявила:
— Зря заступаетесь — предателей надо вешать... Он холуй немецкий...
К тому времени я уже немало прошагал по земле, побывавшей под фашистским сапогом, и не раз навёртывались на глаза слезы, а в горле застревал ком при виде повешенных стариков, женщин, пристреленных детей. От гнева немело сердце. Казалось, попадись в руки виновник этих злодеяний — разорвал бы на части! И вот стоит передо мною один из тех, кто, как утверждают жители, прислуживал оккупантам, а может, и сам вешал и расстреливал! Он стоял спокойно, щуплый, в засаленной, штопаной-перештопаной ситцевой рубахе, небритый, со свалявшимися волосами на лобастой голове.
— Вот вы какой, — сказал я недружелюбно, — доигрались...
Старик посмотрел на меня долгим, испытующим взглядом, вздохнул и тихо сказал:
— Я играл, верно, только не так, как вы думаете. Отпустите их, — показал он на сопровождающих. — Я все расскажу...
Следствие длилось всего три дня. Выяснилось, что избавленный нами от виселицы человек действительно в 1929 году был раскулачен, затем перед ним извинились, восстановили во всех правах, однако в деревню он уже не вернулся — работал в городе на заводе. Когда вспыхнула война, его перебросили в оккупированный район как «раскулаченного», и фашисты клюнули на это — подобрали...
— Почему же вы не попросили, чтобы вас доставили хотя бы к первому ближайшему командиру? — спросил я, когда все прояснилось.
— Кого просить? Слова не дали сказать: схватили, связали, засунули в рот тряпку и поволокли на виселицу... Их, конечно, нетрудно понять... Как ещё поступать с предателем, немецким прислужником...
...Когда освобождали старика, мне хотелось обнять его, сказать сердечно: «Великое тебе, отец, спасибо. С такими нас никто не одолеет». Но, прощаясь, я только шепнул: «Бодрись, папаша!» В ту же ночь дивизионная разведка перебросила его через линию фронта с новым заданием.
...Заснул я незаметно, но на рассвете был разбужен телефонным звонком.
