— А куда вы девали свой «секрет» спасения на войне, о котором рассказывали Первозванцеву?
— Вы и это знаете?
— Вот что, — сказал Николай Григорьевич, — не обманывайте нас. Никакого ранения вы не получали, а отрубили пальцы сами, чтобы уйти с передовой. Предлагаем рассказать правду. Прокуратура вашу судьбу не решает. Это сделает суд, но для него очень важно, как вы вели себя на предварительном следствии, были ли правдивы и в какой степени осознали вину. Ещё можно спасти свою жизнь...
— Нет, её уже не спасёшь, — вздохнул К. — Будь она проклята, эта война, и вот это! — Он расстегнул брюки, разорвал подкладку и положил на стол немецкую листовку.
...Допрос закончился во второй половине дня. К. рассказал все, как было, уже ничего не утаивая.
...На суде К. был угнетён. На вопросы судей отвечал односложно, ничего не отрицая, а когда ему дали последнее слово, сказал:
— У меня нет права просить у суда снисхождения. Я сам себя уже приговорил, и жить мне страшнее, чем умереть...
Военный трибунал приговорил подсудимого к расстрелу. Командир дивизии полковник Н. П. Анисимов, выслушав доклад председателя трибунала, просившего утвердить приговор, сказал:
— Оставьте дело, хочу сам во всем разобраться.
Два дня Анисимов изучал все материалы, советовался с комиссаром и начальником политотдела и приговор не утвердил. Расстрел был заменён длительным сроком лишения свободы.
...Прошло около пятнадцати лет. Меня вызвали на совещание в Москву. В метро ко мне подошёл мужчина и, извинившись, спросил:
— Если я не обознался, вы были прокурором 3-й Московской дивизии?
— А что?
— Вы меня судили. — И он показал на обрубок правой руки.
В памяти мгновенно, до малейших подробностей всплыла давно забытая история. Припомнились сомнения, вызванные боязнью ошибиться, незаслуженно обидеть солдата, а затем, когда все стало ясно, неодолимая ненависть и брезгливость к здоровому сильному парню, трусливо уклонившемуся от боя с жестоким врагом...
— Как же, помню-помню, — сдержанно ответил я.
— Если не брезгуете, поговорите со мной...
Поднялись наверх. За чашкой кофе он рассказал, что после войны был амнистирован, поступил на завод, затем женился. Живёт в соседнем городе, в Москву приехал по семейным делам.
— Вас, вероятно, интересует, как я себя чувствую после всего, что было? — неожиданно спросил он.
— Вообще-то я не собирался задавать вам такой вопрос, но раз уж вы сами...
— Погано чувствую, товарищ прокурор, особенно погано, когда сынишка допытывается: «Папа, ты был ранен? А почему тебя не наградили?» Что отвечать ему? Как смотреть в глаза? Да и в цехе такое же спрашивают... Тяжело такой грех носить...
