Харелт вернулся к карте, на которой Доннаха, воспользовавшись тем, что ветер от заклятия Мануса сдул пыль над полем, менял фишки полков. И тут же генерал спешно принялся рассылать вестовых, с учётом изменившейся картины боя в целом. Зазвеневший над ставкой голос Ислуина заставил всех посмотреть обратно на чародеев.
— Силой, что покорна воле. Стихиями, едиными для каждого, кто сумел прикоснуться, — магистр сорвала с головы шлем, мгновенно отросшие до плеча волосы затрепал ветер. И при этом до остальных не донеслось ни дуновения. — Я, коснувшись Воды, Огня и Земли — ветром, что живет в моей душе, зову даром, который обещан любому, кто сумет им овладеть…
Очнувшийся Манус негромко, так что услышали лишь стоявшие очень близко, произнёс:
— Расплетающий стихии… Он всё-таки рискнул… — вдруг архимаг увидел что-то невидимое остальным, попытался подняться и, как ему показалось, крикнул: — Что ты творишь, идиот! Ты же сейчас не вынесешь третьего посвящения. Ты же сгоришь! — вот только с губ сорвался едва слышный хрип, который заглушил рёв закрутившегося вокруг Ислуина урагана.
Все замерли, ощущая лишь, что творится нечто странное, за пределами естественного. Вот в руках волшебника заплясала искрами радуга, и напряжённым голосом он сказал:
— Начинайте атаку конницы сразу после моего удара.
Харелт без слов кивнул и кинулся к своим гвардейцам, следом к батырам личной охраны поспешил Великий хан. А радуга тем временем росла, достигла сначала одного человеческого роста, потом двух. И вдруг выгнулась огромной дугой — одним концом в руках Ислуина, а другим в самой гуще битвы, на границе серебряно-красных и чёрных щитов. Широкой переливающейся дорогой побежала по земле к ставке командующего орков. То, что попало в сполохи цветного огня, менялось на глазах: живые существа оставались прежними, зато над всем прочим за один миг будто проходили века. Кожаная сбруя расползалась в гниль, мечи и доспехи ржавели и рассыпались бурой пылью. Редуты укреплений расплывались в еле заметные от времени холмики, усыпанные деревянной трухой. А шаманов и ставку орков поглотил буйством пожар разноцветного пламени. Только земля вокруг радужного костра почему-то не чернела, а покрывалась растущей на глазах коркой льда.
Колдовство ещё только начало гаснуть, оставляя после себя пятна и разноцветные лужи, как в расстроенные ряды врага ударили закованные в панцири катафрактрии под личными стягами императора и Великого хана.
