Предупреждение было, скорее, выразительным, чем элегантным, поэтому царь незамедлительно отозвал Моркова (его заменили Обрилем), нарочито повесил ему на грудь ленту ордена Святого Андрея Первозванного и направил резкий протест в Париж. И лишь потом дал "гражданину Консулу" урок аристократических манер. Как-то раз он обратился к идущему за ним послу Франции в Санкт-Петербурге, генералу Эдувилю, и с убийственной улыбкой заявил:
— Почему это вы держитесь сзади, месье Эдувиль? Можете приблизиться без опасений, я не устрою вам такой сцены, как ваш Первый Консул моему министру в Париже.
С тех пор комплименты закончились, зато началась эскалация выпадов. В 1803 году Наполеон минирует российскую экономику, "впрыскивая" в нее тонны фальшивых рублей, печатаемых в Париже. Одновременно (октябрь 1803 года), во время беседы с ничего не значащим поляком, он демонстративно осуждает разделы Польши и направленность российской политики в целом. Ответом стало осуждение с российской стороны "чудовищного убийства" герцога д’Энгиенского. Ответом на этот ответ стала уже цитированная мною заметка в «Мониторе» относительно «апоплексического удара» царя Павла I. Разгневанный Александр резко спросил, по какому это праву Франция самовольничает в Пьемонте и Германии, на что Бонапарт вновь ответил вопросом: а какое право дает России высказываться по данному делу, если сама Германия молчит? Тогда Санкт-Петербург категорически потребовал, ни более, ни менее, как только: вывода французских войск из Неаполя, выплаты королю Сардинии компенсации за утрату Пьемонта, возврата Ганновера и предоставления России решающего голоса в урегулировании итальянских дел. Наполеон оптом выбросил все эти скромные требования в мусорную корзину, Александр отозвал Обриля, после чего наступил не только практический, но и официальный конец франко-русской идиллии.
Все указанные выше щелчки и пощечины пробудили у Александра нелюбовь к Франции. Основной же причиной его личной ненависти к Наполеону сделалось нечто другое, а именно, тот факт, что этот "корсиканский парвеню", этот "гражданин" — наследник "святотатственной революции", которого и так слишком долго терпели и с которым даже обменивались вежливыми письмами, осмелился короноваться! Причем, дважды: в Париже, императором, а затем в Милане — древней железной короной лонгобардов — королем Италии! Вот этого царь стерпеть не мог. Постепенно он начал выздоравливать от либеральной болезни, которой его заразил Лагарп.
