— Да ну тебя!
— Сама же прекрасно знаешь, что советское животноводство даже антибиотики не смогли вытащить из вечной дупы.
— Знаю… — сникла Александра. И тут же спохватилась: — Ты что, еще бриться не начал? На работу опоздать захотел?
— Уже бегу!
Впрямь, хватит болтать! Скорее, чайник в левую руку, мыльный порошок "Нега" в правую, смешать в чашке, взбить старорежимным помазком из щетины барсука, густо набросать пену на щеки, шею и подбородок. И потихонечку, полегонечку, почти не нажимая провести станком по коже. А потом еще и еще раз, не морщась; количество и глубину ран психологически легче оценивать по окончании процедуры.
— Ты подумай, пока бреешься, что Бабелю дарить, — напомнил Александра.
— Черт, ну под руку-то зачем! — ругнулся я, ощутив первый порез. Вывернул голову, подставляя под зеркало другую сторону лица, и тут ответ сам собой попался на глаза: — Да хоть пейзаж с лодкой со стенки сними!
Одна из стен нашей комнатушки каким-то непостижимым чудом осталась нетронутой с дореволюционных времен. От мебели остались только недовыцветшие силуэты на обоях, паркет разобран и вывезен, а то и стоплен в буржуйках, фанерные перегородки срезали три четверти площади. А вот несколько живописных полотен как висели, так и висят, никому в новом большевистском мире неинтересные и ненужные.
— Картину? — переспросила Саша. — А ведь идея! — Бросив нож на недорезанный лук, она через свежезаправленную кровать метнулась к пейзажу, всмотрелась: — Как же я сама не догадалась! Трогательный образчик луминизма, и рама еще крепкая.
— Скажешь Бабелю, всю мою месячную получку потратила на подарок.
— Старый плут нипочем не поверит, картины нынче в цене дров.
— Может с изнанки год есть?
Саша послушно перевернула раму:
— Сорок пятый!
— Однако! Приличная древность. Автор не подписал?
— Вроде нет… хотя погоди, половина холста под какой-то картонкой. Ого! Да тут письмо!
— Черт! — дернулся я от очередного пореза. — Подождать с открытиями никак нельзя?!
— Как интересно, — Саша уже запустила в конверт пальцы. — Ассигнации, царские, — на кровать посыпались узорчатые листы бесполезных катенек, — еще и записка есть.
— Что там?
— А разве можно читать? Чужое ведь!
— Стесняться надо было в семнадцатом, — неуклюже пошутил я.
— Боже, что я делаю! — записка выпала из Сашиной руки вслед за деньгами, соскользнула с дивана на пол и, как редкая бабочка, распласталось на тряпочном половике.
— Ведь правда, при маменьке я и помыслить не могла вот так взять и засунуть свой любопытный нос в чью-то чужую жизнь!
