Все вращается вокруг еды. Еда заменяет вкус и запах прошлого (то, что никогда не снится), компенсирует отсутствие времени, денег и возможности поехать домой. Еда – это доступный праздник. Но вот он кончается, сытный камайан. Пора возвращаться на рабочее место, заниматься делом. В коридоре в ожидании своей очереди лежит на носилках моя пациентка Мария. У нее рак миндалины. Она не может глотать, ее кормят через гастростомическую трубку. За последние три месяца она похудела на тридцать пять килограмм. Пока Тельма промывает гастростому физраствором, Мария тихо жалуется на жизнь. Англо-тагальский суржик. Я понимаю каждое третье слово, но общий смысл улавливается легко: муж злится на Марию за то, что она перестала ему готовить. В последнее время он все чаще приходит домой пьяный, устраивает скандалы, бьет посуду. «Где моя гребаная курица адобо? Где каре-каре?»[23] Мария никогда не думала, что он окажется таким черствым болваном. «Я ему говорю: давай-давай, паре[24], круши все, что видишь! Забыл небось, что сегодня пятница, а разбить стакан в пятницу – обеспечить себе семь лет несчастья?»
Тельма, как может, успокаивает Марию, но ее утешительные слова перекрывает скороговорка телерепортажа. В новостной программе Pinoy TV мелькают фотографии трупов на улицах Манилы. Затем показывают президента Дутерте; он призывает граждан быть беспощадными к наркоманам и наркоторговцам (пришло время очистить страну от скверны). Глядя на ораторствующего Дутерте, я вдруг понимаю, кого он мне напоминает: того японского актера, который всегда играет в фильмах про якудза… Такэси Китано! Буквально одно лицо. Я радуюсь своему открытию, но благоразумно решаю держать его при себе. Обе женщины вперились в телеэкран. Кажется, речь президента действует на них гипнотически. «Хорошо все-таки, что его выбрали, – устало замечает Мария. – Уж он-то, я думаю, наведет порядок».
Никак не могу заставить себя ответить на то единственное письмо, которое Иван прислал мне по возвращении домой. Боюсь писать ему, не хочу потом ждать ответа. Спрашиваю у Анеля: «Может, ты позвонишь?» Анель тоже боится, отказывается. «Международный звонок – целое дело, док. Да и зачем нам ему звонить? У них там в Порт-о-Пренсе и без нас небось забот хватает…» Анель, конечно, прав. К чему эти письма, звонки? Чтобы узнать, жив ли абонент? Удовлетворить любопытство, прикрываемое фиговым листом участия? Не наше дело. Теперь он дома, и мы никогда не узнаем о его смерти.
