Ухо Ноликова узнало новость последним:
— Библию Гутенберга из спецхрана украли!
Ноликов снял очки, отёр переносицу и не понял, что тут ужасного. Ну украли — и украли. Что ж теперь? Он когда юношествовал — пиво из магазинов воровал. И — ничего, не умер никто.
— Да как вы не понимаете? Почти все наши эту Библию стащить пытались! А тут — какой-то плут…
Поэзия Кандинского наконец-то кончилась — зал утонул в благодарном аплодисменте. Когда народ набился в узком проходе, Ноликов остался наблюдать исход со стороны. Он ощутил дрожащую хватку на своём локте:
— Игорь Константинович… — Это был Пустопорожнев.
— Вот я! — обрадовался Ноликов. — А я как раз хотел спросить: ваш этот оптик, он случаем не… Константин Николаевич?
Пустопорожнев задыхался и разучился говорить слова. Холодный пот прочертил на его взрытых оспинами щеках две блестящие и пахучие дорожки. Он мог только прерывисто пыхтеть:
— У меня… в девять… будьте, пожалуйста.
— Я буду! Но, может, всё-таки лучше?..
Но Пустопорожнев только стиснул ему плечо и — всё торопясь — зашагал к двери.
Заглянув в туалет, Ноликов не посмотрел в сторону зеркала. Умываясь, — снял очки. Ну так. На всякий. Значит, к девяти? Как раз лекции кончатся.
Озадаченно потирая подбородок, Ноликов подходил к аудитории.
Растормошился. Заложив руки за спину и семеня ногами как пингвин, прошагал в аудиторию (подражая Пустопорожневу). Оглянулся, точно высматривая в море корабли (подражая Ересеву). Начертил тему на доске и обвёл её колючим кругом (подражая Пустяковой). Потом поставил руки на бока и вздохнул, как собравшийся сажать картошку (подражая Лабуденко). Вдруг — он сбился. Ноликов поправил очки и заметил, что студентка на первой парте подмигивает ему: щекочет локоном свой носик, а потом чихает. Ноликов покраснел, снял очки — и провёл лекцию вслепую.
Отпахав, он поехал к Пустопорожневу на улицу Красного Маяка. Идти туда удобнее от «Пражской», — а Ноликов всё равно любил ехать до «Новоясеневской» и идти Битцевским парком: уверял, что так быстрее. Пустопорожнев кивал, соглашался — хотя вообще-то не верил.
Зонтики уже распустились, — но тут ни одного. Темень изрядная, но листопад всё-таки застал: валятся задумчиво — будто по делам полетели. Нога довольно чавкает по размытой тропке, втоптанные насмерть листья уже не отваживаются шелестеть. Здесь покойно, здесь нет ипотеки, филологии и сомнений. Небо чёрное до совершенства: фонари, раскланиваясь, освещают дорогу и жёлтую листву, к ней примостившуюся. Пахнет прелым листом: кажется, в детстве были конфеты с таким вкусом.
