Печка, изразцы, а по трубе — дым вверх бежит… Я вспомнил, как мы с братом один раз дождались включения ламп на Небосфере, — всю ночь не спали и прятались под одеялом с фонариком: потом выбрались на крышу, уставились в первобытную темноту, — и тут же всё вспыхнуло. Люди побежали на свои работы, а мы ещё долго сидели ослеплённые. Мама нас не ругала и вместо школы отправила в кровати: она знала, что мы всю ночь ждали этого включения.
Лет, кажется, семь с тех пор прошло. Или восемь? Мальчишки! А теперь — я самый настоящий журналист, с самыми настоящими командировками. Писать про работу станций, питающих Небосферу, кто-то должен ведь. Хотя я бы картошку лучше сажал — ей-богу, приятнее. Люблю огородные дела.
Меня не было дома год: возился с одним гадким материалом, навроде расследования. Но — кончилось: сдал всё в печать. Фух! Теперь домой!..
А вокруг… одиночество, мрак и тишина.
И день уже на три с половиной часа запаздывает…
Жалко, что я на похороны дедушки так и не попал. Он любил ночи.
Под фарами заблестел указатель, тыкающий вправо: «Васьково — 2 км». Началось бездорожье, густой лес и одноэтажные домики: жёлтые, зелёные, красные — кому какой приятней. Из труб вился дымок, а в окнах горел свет. Мне становилось спокойнее.
Но только я подъехал к дому, я понял, что и сюда добралась эта страшная тишина: деревенька спала мёртвым сном. Я заглушил двигатель, вышел и крикнул брата, чтобы открыть ворота, — но он и в окошко не выглянул, пришлось самому возиться. Спят, наверное.
На каждой ступеньке у меня ёкало в груди. А вот эта — прогибается, как и тогда прогибалась! Что это? Они покрасили пол на веранде? Как мило! А дверь новая: наверное, опять сосед с топором приходил.
Было не заперто. Тот самый ящик для галош, та самая вешалка, те самые облезающие обои. А топили, кажется, елью: хвоя приятно скользнула прямо в нос.
Я хотел крикнуть домашних — горел же свет, а значит, не спали, — но понял, что и тут тишина. Она так и вопила неслышно: «Помогите! Помогите! Здесь что-то неладное!»
И тут раздался звук: это было даже слово: матерное.
Стараясь не скрипеть половицами, я прошёл на кухню, — и обомлел.
За столом сидели коты. Я их не знал и знать не хотел. (Я вообще собак люблю, дались мне эти коты! Хотя вот мода на них какая-то странная последние лет восемь.) Но самое странное было не то, что они были незнакомцы, а что они одеты были как-то по-человечески: в шинелях, гетрах, в галифе. Сидя прямо на столе, они играли в карты и курили.
