— Вольф Альбертович, — представился он, усевшись.
— Велимир Хлебников.
— А. Шуточки? Бывает-бывает. Залив Судака — переплывали?
— Я и Босфор переплывал.
— Судя по вашим ответам, вы не кто иной, как студент. Угадал?
— Угадали. А вы, судя по вашей манере размышлять, — преподаватель?
— Именно так.
Мы сидели, засунув руки в карманы и вытянув ноги, — зябко, как воробьи. Не знаю, почему, но мне не хотелось делиться своей скамейкой.
— И что же вы преподаёте, Вольф Альбертович?
— Историю. Но не у вас, можете не лебезить, всё равно больше не встретимся.
— Мне просто любопытно. Раз вы историк, то можете вы сказать, когда в России снова будет революция?
— Когда рак свиснет. — Он серьёзно покачал бровями. — Извините. Вы просто спрашиваете не с интересом, а с любопытством. Не люблю такое. А вообще — нескоро. Лет через сто, может быть. Вы новости вообще читаете?
— Извините, не слежу… Я скорее про вообще…
— Ваш народ — студенты — любит всё, что «вообще».
Вольф Альбертович был цветом под стать кирпичу за нашими спинами. Но скоро он остыл — и сравнялся с жухлым снегом под ногами:
— Ладно, простите, пылю, — сказал он. — Вам лет восемнадцать, наверное, да? — Я кивнул. — Ну наберётесь ещё, наберётесь, если не взле́нитесь. Тянуться надо. Тянуться! Я вот — по происхождению мужик, а читаю лекции мещанам. Смешно! Ну да ладно. Глупости. Я ведь другое сказать хотел. На кой вам эта скамейка?
— Пока не решил. Зато могу назвать причины: дама и безответность. Вина, так сказать, не вполне моя.
— Ну что за Адамовы оправдания? — поморщился он. — Извините. Просто худо, когда не слушают. А кто кого сейчас слушает? Каждый в своей клетке. Но который там час? — Он залез рукой в карман. — Батюшки! Уж первый! Извините ещё раз — тороплюсь. Благодарю за скамейку. И за компанию — тоже. До свиданья, Велимир. До свиданья и удачи!
— И вам того же!
Нести скамейку на плече мне надоело: я забросил её за шею и шёл теперь как с коромыслом. Взглядов я не боялся: улицы порядком обезлюдели. Да и какая, в общем-то, разница?
Я шатался бессмысленно. Прошёл по Кузнецкому до Мясницкой, подмигнул голове Маяковского; вышел на Чистые пруды и под улюлюканья выпивающих панков двинулся к «Трубной». Там я бросил взгляд на столп, на котором тусовался очередной Георгий Победоносец, и решил присесть.
Скамеек было полно, но всё же я предпочёл свою.
Ночь была в зените, когда подсел парень очень странного вида: с козлиной бородкой и асимметричным лицом: как будто ребёнок собирал. И говорил он, растягивая слова как жвачку:
